с целью захвата власти; теперь Ленин не стремился даже убедить их, понимая, что имеет дело с врагами, замаскировавшимися псевдореволюционной фразой. Он разил наотмашь, прямо называя вещи своими именами: Сапронов и Осинский сколотили враждебную партии мелкобуржуазную оппортунистическую группку, и эта группка не имеет права на существование в недрах партии. Бухарин и Пятаков, отрицающие право наций на самоопределение, наносят вред не только Советской власти, но и международному влиянию Советской страны.

С глубочайшей иронией и ледяным спокойствием Ленин развенчивал теорию «чистого империализма» спаровавшихся Бухарина и Пятакова, показав всю их теоретическую несостоятельность, их умственное убожество.

Голос вождя сделался суровым и негодующим, когда он заговорил о положении на фронтах. Он говорил о героических действиях 10‑й армии, обороняющей Царицын. Красноармейцы дрались как львы. Но руководители обороны из «военной оппозиции», игнорирующие военных специалистов и насаждающие партизанщину, нанесли колоссальный урон обороне: под Царицыном полегло шестьдесят тысяч наших бойцов! Велики потери и в технике.

Жестокий спор разгорелся на съезде по вопросу о единоначалии в армии. Участники все той же «военной оппозиции» твердо стояли за коллективное управление в руководстве боевыми операциями. Дескать, пусть за все отвечают реввоенсоветы, а военспецов можно привлекать лишь как консультантов.

Идею коллективного командования Ильич высмеял, расценив ее как «полное возвращение к партизанщине». Он говорил, что в армии нужна централизация, которая не противоречит демократизму, а вытекает из сущности пролетарской диктатуры.

И снова Куйбышев испытывал наслаждение от ясности ленинской мысли, от умения вождя легко распутывать самые тугие идеологические узлы. Он говорил о широком привлечении и правильном использовании военных специалистов старой армии — и это соответствовало тому, что делали Куйбышев и Тухачевский, — о необходимости железной дисциплины в армии, а Куйбышев уже на собственном опыте знал, какой большой кровью приходится расплачиваться тем подразделениям и частям, где слаба дисциплина. Без высокой дисциплины, говорил Ильич, не может быть могущественной Красной Армии.

Могущественной... Именно такой и должна быть армия первого в мире рабоче-крестьянского государства. Иначе нельзя. Иначе разобьют. Идея партизанщины — не государственная идея. Это идея мелкобуржуазная. Ленин говорил о необходимости прочного союза со середняком при опоре на бедноту. Подобный союз имеет также огромное сугубо оборонное значение. Он осудил бонапартистские замашки и самонадеянность Троцкого, который утверждает, что «военной науки вообще нет и не было». Троцкий, как всегда, подменял понятия: под видом борьбы с партизанщиной он стремился подавить широкое партизанское движение в тылу врага. Он по-прежнему игнорировал роль партийных организаций и военных комиссаров, проводил линию на огульные мобилизации в армию без классового отбора. Когда выезжал на фронт, то не выходил из своего салон-вагона, отсюда отдавал приказы, не имея представления о том, что происходит на фронтах.

Делегат съезда Мясников, схватившись за голову, жаловался с трибуны:

— Троцкий постоянно меняет свою точку зрения, и мы не знаем определенно, какая точка зрения должна восторжествовать в военном деле.

Как теперь понимал Куйбышев, единственная точка зрения Тропкого — неверие в победу пролетарской революции. Он не верит и боится поверить. И опять вопрос: почему ему все же поручили военное ведомство? На съезде все вспоминали Свияжск. Прибыв на этот участок фронта со своей многочисленной свитой, вооруженный с ног до головы, Троцкий буквально внес дезорганизацию в руководство операциями. Трусил он откровенно и даже как-то неприлично: когда белогвардейцы прорвались к Казанской железной дороге и заперли его поезд, перепуганный Троцкий стал сбривать бороду, переодеваться, кричал на командиров, требуя вызвать для его спасения чуть ли не все части Восточного фронта.

«У него талант иного рода, — размышлял Валериан Владимирович, — он умеет обеспечивать за собой формальное большинство. Троцкому не нужна поддержка народа, партии, ему нужна поддержка при рассмотрении каждого частного вопроса, когда вопрос решается определенной группой людей. Вот эту группу он всегда и старается перетянуть на свою сторону, не брезгуя ни клеветой, ни громкими фразами, ни невыполнимыми посулами. Завоевать на свою сторону большинство хоть на час, на полчаса, пока длится голосование... Группа и есть та среда, где он может существовать, та скорлупа, которая защищает его от масс. С виду все выглядит очень демократично: при голосовании перевес в пользу Троцкого на один голос... И народным комиссаром по военным делам он стал таким образом. Вот и болтается по фронтам пустышка, внося путаницу и дезорганизацию, а когда его пребывание на фронте становится нетерпимым, члены реввоенсоветов шлют слезные телеграммы Ильичу, просят отозвать Троцкого в Москву».

Когда во время перерыва Куйбышев подошел к Ильичу, ему казалось: Ленин не узнает, нужно представиться. Но Владимир Ильич узнал его сразу и задержал.

Лицо у Ленина было озабоченное и морщинистое. Не верилось, что ему всего сорок девять. Но глаза у него никогда не уставали, сияли все тем же зорким, острым блеском.

— О положении на Восточном фронте я знаю, — сказал он. — Расскажите о самарских делах. Что происходит в прифронтовых районах?

Да, Ильич знал, что Колчак начал большое наступление, захватил Уфу, Стерлитамак, Белебей, Бугульму...

Куйбышев рассказывал о недавних кулацких мятежах, организованных в тылу красных войск меньшевиками и эсерами. Мятежники хотели завладеть Самарой, Сызранью, Ставрополем. Восстания подавлены. Но наши войска продолжают отходить к Волге. В Самаре обстановка спокойная, отдавать город колчаковцам рабочие не собираются. Генерала Дутова, который снова мечтает овладеть Самарой, самарские рабочие не раз били...

Ильич легонько взял Куйбышева за локоть, сказал:

— Положение очень серьезное. Надо все усиливать и усиливать мобилизацию старых членов партии на военную работу. Не исключена возможность, что и вам, товарищ Куйбышев, в скором времени придется вновь заняться ею...

Это было сказано таким тоном, что Валериан Владимирович догадался: вопрос, по всей видимости, уже решен. И заволновался. Но не стал спрашивать.

— Да, положение очень и очень серьезное, — повторил Ильич. — Советую вам, не дожидаясь окончания работы съезда, вернуться в Самару...

И Куйбышев поспешно выехал в Самару.

— Очень хорошо, что так быстро вернулись, — обрадовался Фрунзе. — Мы здесь заняты перегруппировкой и рокировкой войск с туркестанского направления в район Бузулука.

— Чтоб встретить Колчака во всеоружии?

Фрунзе хитровато сощурился:

— А зачем его встречать? Нужно упредить, пойти навстречу.

Это было настолько невероятно, что Валериан Владимирович подумал, что Фрунзе шутит.

— Я в Москве слышал, что правительство Америки передало Колчаку все кредиты, предназначавшиеся Керенскому, — сказал Куйбышев.

— Я это тоже слышал. Говорят, только за пулеметы «кольт» Колчак отдал дяде Сэму сто пудов золота.