Шрифт:
Закладка:
Слова молитвы, которую произнес Набонид, царь зе[мли Вави] лонской, царь [великий, когда он был поражен] злой проказой по велению Бо[га Всевышне] го в Тейме.
[Злой проказой] я был поражен в течение семи лет и грехи мои отпустил ясновидец. Он был муж иудейский из [сынов изгнания, и он сказал мне]: Поведай и напиши об этом, чтобы воздать славу, вели[чие и почесть] имени Бо[га Всевышнего. И я написал так:
[Когда] поражен был я [злой] проказой в Тейме [по велению Бога Всевышнего], семь лет [я] молился богам из серебра и золота, [меди и железа], дерева, камня и глины, потому что [я думал], что боги они…[412]
Многие элементы этого текста – семилетнее изгнание вавилонского царя в отдаленную местность, его болезнь, присутствие иудейского мужа-ясновидца, обращение царя к монотеизму имеют явные параллели с историей безумия Навуходоносора, изложенной в книге Даниила. В то же время мы находим в этом рассказе подлинное имя последнего вавилонского царя и указание на историческое место его добровольного изгнания – Тейму. Сложно сомневаться в том, что рассказ о безумии Навуходоносора является еще одним вариантом этого сюжета. Тем не менее прямая литературная связь между кумранской Молитвой Набонида и книгой Даниила представляется маловероятной – несмотря на перечисленные параллели сюжет обоих повествований достаточно сильно отличается (в книге Даниила в отличие от Молитвы Набонида Даниил не играет никакой роли в возвращении царя в нормальное состояние; Молитва Набонида говорит о болезни царя, а не о его обращении в животное и т.п.). По мнению М. Хенце харранская надпись Набонида, Молитва Набонида и книга Даниила разделяют общую линию повествования – царь по Божественному указанию оставляет столицу на определенный срок из-за грехов (чужих или своих), пребывает в пустынной местности, а затем благополучно возвращается на трон[413]. Он полагает, что подобная связь между текстами могла возникнуть в том случае, если они были порождены фольклорной традицией, бытовавшей в Вавилоне еще во времена Набонида. Несколько иначе историю указанной традиции рассматривает К. Нью-сом – по ее мнению, еврейские повествования о Набониде могут непосредственно восходить к его харранской надписи, сделанной после возвращения из Аравии[414]. Надпись Набонида также представляет собой обращение, сделанное от первого лица, и вполне вероятно, что она была доведена до вавилонской аудитории путем публичного прочтения, что обусловило знакомство с ней еврейской общины Вавилонии. Структура харранской надписи действительно имеет ряд общих черт с повествованием Дан 4, однако серьезное переосмысление повествования, герой которого оказывается не только провидцем, но и грешником, обреченным на изгнание в пустыню, предполагает влияние на него не только харранской надписи, но и традиций, направленных против Набонида и культивировавшихся вавилонским жречеством.
Если связь рассказа о безумии Навуходоносора и цикла повествований о Набониде представляется достаточно очевидной, то другой текст, демонстрирующий явную мотивную близость к Дан 4, до сих пор не занял определенного места в научных реконструкциях. Это рассказ, встречающийся у Евсевия Кесарийского, который он дает со ссылкой на историка Мегасфена:
Далее Мегасфен говорит, что Навуходоносор стал сильнее Геракла, вторгся в Ливию и Иберию и, наложив на них дань, завоевал также побережье моря. После того, говорят халдеи, он поднялся на крышу своего дворца и, одержимый неким богом, воскликнул: «О, вавилоняне, я предсказываю вам будущее бедствие, которое не смогут отвратить ни Бэл, мой предок, ни царица Бэлтис. Придет персидский мул, взяв в союзники ваших собственных богов, и принесет вам рабство. Его пособником будет сын мидийской женщины, гордость Ассирии. О если бы, до того, как мои сограждане будут преданы, некая Харибда или море поглотили бы и уничтожили его; или он был бы увлечен в пустыню, где нет ни городов, ни следа человека, но лишь дикие звери имеют свои пастбища и парят птицы, где он бы блуждал один, среди камней и ущелий; а я, прежде, чем он составил бы подобный замысел, нашел бы более счастливый конец». Произнеся это пророчество, он тотчас же исчез[415].
Этот рассказ имеет несколько общих черт с повествованием Дан 4. Пророческий дух здесь охватывает самого Навуходоносора, это происходит на крыше его дворца, что выглядит аналогично ситуации, описанной в Дан 4, 26; Навуходоносор, проклиная предателя, отсылает его в пустыню, для того, чтобы он пребывал там один, с дикими зверями и птицами. Наконец, после произнесения этого пророчества сам царь таинственным образом исчезает – аналогично ситуации в Дан 4. Количество общих мотивов здесь слишком велико, чтобы подобное сходство было случайным. По всей видимости, первоначально главной идеей этого рассказа было предсказание Навуходоносором падения Вавилона, которое произойдет по вине «персидского мула» (Кира) и «сына мидийской женщины», под которым, скорее всего, подразумевается Набонид[416]. Вина за падение Вавилона здесь возлагается на Набонида, что отчасти справедливо в связи с его военно-политическими просчетами, но не учитывает роли вавилонского жречества, возложившего свои надежды на Кира. Возможно, что эта легенда сложилась в близкой к жреческим кругам среде, которые после жестких репрессий против Вавилона, предпринятых Дарием, постарались замолчать свою роль в персидском завоевании города, возложив всю ответственность на Набонида. Содержание проклятия Набонида Навуходоносором очевидным образом связано с его реальным пребыванием в Аравии и отсылает к уже упомянутой выше вавилонской традиции о Набониде. В книге Даниила образ Набонида ассимилирован с образом Навуходоносора, что привело и к включению сюжета о таинственном пророчестве, произнесенном Навуходоносором на крыше дворца, в повествование книги Даниила, и к изменению его содержания – царь говорит здесь не о будущем Вавилона, а получает предсказание о своей собственной судьбе.
Как видно, легенда о безумии Навуходоносора получает достаточно убедительное объяснение при обращении к легендарному циклу, сложившемуся вокруг имени Набонида во время его загадочного пребывания в Тейме. Тем не менее ассоциация указанных мотивов с определенной исторической личностью не дает нам никакой информации о происхождении этих мотивов. Жизненные перипетии конкретной личности могут оказаться катализатором для того, чтобы связать с ней определенные фольклорные мотивы, известные традиции задолго до этого момента. Можно предположить, что в истории Набонида-Навуходоносора, нарисованной еврейскими источниками, соединились сразу несколько традиций месопотамского и еврейского происхождения.
По мнению М. Хенце традицией, лежащей в основе рассказов о Набониде, являются месопотамские мифы о диких людях, которые вели животный образ жизни до возникновения человеческой цивилизации. Он отмечает, что «описания первых
