ни говорили, но слова, помещённые в новой статье, только подтверждали факт, который мог прекратить своё существование, но не освящал принципа. Надо было удовольствоваться и этим.

Во Франции, что бы ни делали, не удаётся никогда поднять религиозные страсти. От яростного неверия XVIII века она пришла к тому безразличию в деле религии, которое так красноречиво осуждал де Лемано в первые годы Реставрации. Отсюда умы перешли к самому беспечному скептицизму, столько же заботясь о доводах положительных, как и об отрицании. Искры, падавшие время от времени с политического очага, не могли всё-таки возбудить потухшее пламя религиозных страстей. Общественное настроение отдаляется от этого спора; все защищаются, и даже энергично, против духовного ига, но никто более уж не думает о горячем нападении.

Мы видели многих членов духовенства, более огорчённых этим презрительным бездействием, нежели самой жаркой борьбой. Много раз они призывали на покинутое святилище волнения и страдания, предпочитая мученическую жизнь этому тихому концу.

Эти ревнители галликанской церкви плохо поняли своё время и из излишней ревности только вредили делу, которое они хотели спасти. Все слышали этих бешеных проповедников, как они вооружались против века, преданного материальным интересам, и не думали даже сердиться на тех, которые их ругали.

В настоящее время эти честные сердца являлись анахронизмами, вследствие самих их убеждений.

Рим показал пример большой сдержанности и научил молодое французское духовенство более ловкой тактике, нежели их запальчивость. Духовным лицам, вновь выпущенным из семинарий, было предписано более приспосабливаться к веку; они притягивали публику, подчиняясь нравам и обычаям света и прекратив запугивание общества, которым занимались их предшественники. Они сумели убедить общественное мнение, что не настолько отделились от всего земного, чтобы не быть в состоянии приносить пользу преданным сынам Церкви. Это был план духовенства во время Реставрации; духовенство и не думало скрывать благосклонность, которой оно пользовалось в высших сферах, и, чтобы увеличить своё могущество, чтобы достигнуть того богатства и той высоты, которой желало достигнуть, оно более стало затрагивать интересы, нежели чувства.

После 1830 года, когда духовенство было подавлено неудачей, так как все смотрели на него как на зачинщика борьбы, оно не могло идти с поднятой головой, как в 1815 году. Таким образом, духовенство должно было под шумок возвратиться в прежнее положение. Если ему и оказывали тайные симпатии и скрытую помощь, то только под условием не хвастаться этой поддержкой. Это было счастье, которое можно было дать отгадывать, не показывая его; это была тайна прозрачная, но всё-таки прикрытая. Когда духовенство получило верную поддержку на самых ступенях трона, то стало действовать с меньшей подозрительностью и более свободно и широко. Оно представлялось повсюду как соединительная связь между предметами, которые быстро распались, но вполне могли соединиться вследствие общих интересов. В это последнее время блестящие политические превращения произошли вследствие сближений, приготовленных людьми, которые, казалось, заняты были только обращениями чисто религиозными.

Это возрастающее могущество, которое устраивалось поблизости к королевской власти, духовенство просило у женщин и у их мистического положения, и от них-то оно его и получило. Относительно общества действовали тем же путём; старались наполнить церкви женщинами. В настоящий момент мы считаем долгом добавить, что не обвиняем французское духовенство в разврате, за некоторыми исключениями, нравы их, должно сознаться, значительно исправились в последнее столетие, и они настолько же далеки от распущенности и слабости старого духовенства, как и от испорченности римского.

Католический культ, в том виде, как его восстановила империя, выказывал великолепие только в некоторых богатых метрополиях, почти во всех других местах он был прост, часто беден и лишён нередко самых необходимых предметов. Эта недостаточность особенно чувствовалась в деревнях.

Во время Реставрации культ этот старался возобновить в церквах роскошь, которая бы могла приманивать народ, возбуждая его восторг. Щедроты, предметом которых он был, и набожные даяния, которые было дозволено принимать со всех сторон, казалось, благоприятствовали желаниям этого тщеславия; но этими вновь появившимися торжествами они не сумели достигнуть той прелести, привлекательности и светского изящества, счастливый секрет которого Рим должен был им показать несколько лет спустя. Богопочитание наших храмов, до сих пор чуждое материальным соблазнам, делается вдруг чувственным. Париж первый подал знак к такой метаморфозе, взлелеянной церковью Сен-Рош. Очень часто говорили об этих кокетливых аббатах гостиных прежнего правительства, которые завивались и душились при выезде в свет; большей частью это были молодые франты с привлекательным личиком, бойкими глазами, нежными ручками, безукоризненно стройными ножками, белыми зубами, розовыми ушами и с прекрасным цветом лица, гибкой талией и признаками мужества вместе с томной нежностью, жившие в неге, любезностях, среди шёлка, кружев и духов.

Впоследствии мы их находим царствующими в монастырях, владетельными князьями в митрах и с посохами, обладателями значительных пребенд и громадных барышей, помещавшими свой герб на престоле и жившими в постоянных удовольствиях.

Этот ныне потерянный тип был в особенности замечаем в приходе Сен-Рош, впоследствии возведённом в епископство. Аббат Оливье, глава важного прихода, имевший между прихожанами лиц, известных по своему положению и богатству, сумел сделать из церкви место, где самое блестящее общество могло бы вообразить себя в роскошнейших светских квартирах. Его стараниями хоры церкви были отделаны в виде великолепной гостиной: дорогая мебель, золото, бархат, мрамор, мягкие ковры, широкие окна с тяжёлыми золотыми украшениями; бронза и разные работы, мишурные люстры и изысканная тонкость украшений алтаря, всё это способствовало дивной гармонии этого здания. Всё остальное также гармонировало с великолепием украшений и пышностью церемоний. Сен-Рош обладал самыми красивыми и самыми элегантно одетыми швейцарами. Они носили белое перо и густые эполеты, почти генеральские; из алтаря выходили и принимали участие в церемониях пристава, все в чёрном и с серебряными цепями на груди, как во дворцах, у императоров и за решётками суда. Сзади хора построили особую часовню. На престоле лежало подобие кивота завета с золотыми херувимами; перед ним опускались с церковного свода золотые лампады. Эта ограда была меблирована с изысканным вкусом; тут всё было предусмотрено для удобства.

Фантасмагорическое изображение Голгофы было сохранено и украшено новыми оптическими эффектами; тут было собрано всё, что могло усилить сосредоточение мысли посредством возбуждения чувств.

Сначала стёкла свода пропускали слишком сильный свет, затем там повесили кисейные занавески, которые сдерживали освещение и пропускали только мягкий, нежный свет.

Священник церкви Сен-Рош собрал эти тонкости не для простой толпы, он заманивал этими изысками избранное общество, и первые места, которые Христос оставил скромным и кротким, этот священник предназначал исключительно богатым и великим мира сего.

Во все времена церковь была в союзе с музыкой, которой она была некоторым