Всё это происходило, однако, ещё до того решительного поражения, которым завершилась политическая деятельность Наполеона.

Когда пришло известие о возвращении императора в Париж, Пий VII постыдно бежал в Геную.

Наполеон написал ему письмо, в котором извещал о своём вторичном восшествии. Этот документ, вполне ставший достоянием истории, служит доказательством того, насколько император, несмотря на строгость мер против папства, был снисходителен к самому папе.

«Святейший отец, — писал он ему, — в течение прошедшего месяца вы узнали о моём возвращении на французские берега. Истинный смысл происшедшего должен теперь быть вам ясен, эти события — плод непобедимой силы, единодушное желание великой нации, сознающей свои права и обязанности. Династия, которую силой штыков посадили на трон французов, не по ним.

Бурбоны никогда не входили ни в их чувства, ни в их нужды, ни в нравы: народ поневоле отпал от них. Голос его призывал освободителя, и я явился на их зов. С берега, к которому я пристал, любовь народа быстро перенесла меня в столицу государства. Моя первая сердечная обязанность возблагодарить за такое доверие и уважение сохранением глубокого мира.

Восстановление императорского трона было необходимо для счастья французов, но моё самое задушевное желание — сделать его в то же время полезным и для всей Европы.

Довольно славы украсило поочерёдно знамёна различных народов; перипетии счастья достаточно уже меняли страшнейшие поражения на самый блистательный успех.

Теперь государям открывается более привлекательное поприще, и я первый на него выступаю. Представив миру зрелище страшных кровопролитий, теперь тем слаще и приятнее признать необходимость прочного мира со всеми его преимуществами и отказаться от всякой борьбы, кроме святой борьбы за процветание и счастье народов.

Франция откровенно объявляет ныне благородную цель своих стремлений. Заботясь о своей независимости, она ставит теперь неизменным правилом своей политики самое строгое уважение независимости других наций. Если таковы, как я смею надеяться, отеческие чувства Вашего Святейшества, то спокойствие сохранится надолго и справедливость, воссев на страже каждого государства, будет вечно в состоянии одна охранять его границы».

После Ватерлооского поражения папа, оправившись немного от ужаса, вошёл опять торжественно в Рим и поспешил послать к Людовику XVIII, приветствуя его с возвращением во Францию. Чего он не смел просить в 1814 году, он потребовал в 1815 году. Кардинал-прелат Геркул Гонзальви и скульптор Канова, которых император осыпал почестями и благодеяниями, были присланы просить победителей не только о возвращении отнятых провинций, но даже об отсылке обратно в Рим картин, статуй и других произведений искусства; трофей, которыми Наполеон обогатил наши музеи.

Людовик XVIII был так оскорблён столь обидной для национального достоинства просьбой, что со свойственной ему насмешкой и иронией воскликнул: «Святой отец зовёт меня старшим сыном Церкви, но я нахожу, что обращается он со мной, как с самым младшим!»

Тогда ласки Рима обратились на членов королевского дома. С коварной набожностью эксплуатировались все истинно религиозные чувства, окружавшие трон, и приобретались тайные, но могущественные содействия. В настоящем искусно приготавливалась почва для будущего.

История появления и усиления иезуитов во Франции в XIX столетии идёт наряду со вторжением религиозного фанатизма при наступлении Реставрации. Мы рассмотрим это подробнее, когда дойдём до описания современных событий.

После смерти Пия VII 22 августа 1823 года Лев XII вступил 27 сентября на папский престол.

Год спустя и во Франции Людовику XVIII наследовал Карл X.

Одним из первых действий нового первосвященника было внушить кардиналу Клермон-Тонерру, архиепископу тулузскому, который в это время находился в Риме, пасторское послание, которое должно было служить пробным камнем, и дать его святейшеству возможность обсудить истинное направление умов. В этом скучном поучении прелат обещал законодательные реформы, которые бы примирили законы государства и Церкви.

Восстановление праздников, множества монашеских орденов, независимость духовенства и возвращение Церкви её имущества — вот что составляло программу этих обещаемых во имя религии улучшений.

Это было грубое и пошлое возвращение к злоупотреблениям предыдущего правления.

Людовик XVIII был слишком ловок, чтобы поддаться этим опасным излишествам; делая якобы уступку национальному чувству, он объявил это послание противоречащим законам государства и прерогативам короны.

Папа опасно заболел; многие приписывали это сильному огорчению, которое ему причинил дурной исход попытки кардинала, сделанной по его внушению. Кардиналы подумывали уже о новом соборе и избрании, когда, обманув всеобщие ожидания, папа поправился через несколько месяцев.

Чтобы отомстить за это поражение, Лев XII обнародовал буллу по поводу юбилейного года — 1825-го, и старался всеми силами разжечь политические и религиозные страсти в разных государствах.

Он то объединялся с государями против народов, то переходил на сторону последних, возмущая их против верховной власти. Пагубные раздоры и смуты поднялись в кантонах Берна, Женевы и Вод, в некоторых государствах Германии, в Ганновере и в Ирландии. Все либеральные и философские исправления предавались грозному проклятию окружным посланием папы. Анафема особенно громила протестантство.

Святой отец говорил:

«Есть секта, братия, которая, приписывая себе имя философии, восстановляла из пепла разбитые было фаланги заблуждений. Эта секта, прикрываясь кажущимся благочестием, исповедует терпимость или, скорее, равнодушие и простирает его не только на дела светские, но и на религиозные, проповедуя, что Бог каждому человеку дал свободную волю, так что каждый может без опасности для своего спасения вступать во всякую секту и исповедовать всякое учение, которое, по его личному убеждению, кажется более привлекательным. Это учение, на первый взгляд столь осмысленное и заманчивое, на самом деле безрассудно, и я считаю своим долгом предостеречь всех против беззакония этих находящихся в бреду людей.

Что сказать мне больше? Неприязненность врагов святого престола возрастает так, что, кроме множества самых опасных книг, наводнивших Европу, она доходит до того, что дерзает самое Священное писание толковать во зло религии. Это общество, называемое обыкновенно библейским, дерзко распространяется по всей земле и, пренебрегая преданиями святых отцов, вопреки знаменитому декрету собора Тридцати, воспрещающему обнародование Священного писания, издаёт переводы его на всех наречиях земли. Многие из наших предшественников издавали указы против этого бога; мы тоже считаем необходимым исполнить нашу апостольскую обязанность и призываем пастырей к усердному предохранению их стад от этих смертоносных пастбищ (дело идёт всё о Священном писании!)»...

Двадцать лет спустя разве мы не видели в Швейцарии и Германии в междоусобной войне и в ожесточённой борьбе нового германского раскола кровавую жатву, посеянную папской буллой 1825 года. Процессии юбилея и обетов Людовика XIII показали тогда французскому народу их короля и его фамилию в