Нигде в мире не бывает так трудно добиться справедливости, как в Риме; нигде нет стольких головоломок в процессе, как в римских судах.

Отличительная черта этого плачевного положения — медленность закона, противоречие многочисленных статей, вмешательство священства во все гражданские и уголовные дела, коварство, хитрость и злоумышленность и столь свойственные римской магистратуре невежество многих и корыстолюбие всех. Продажность существует не только в должностях, она живёт в сердцах и нравах. В Риме взяточничество судей не имеет границ; быстрое обогащение их составляет плачевный контраст с повсеместным разорением ведущих тяжбу, которых часто процессы доводят до нищеты; жалобы этих несчастных бывают похожи на вымаливание нищих. Процессы в Риме идут часто из рода в род, не как надежда на богатство, а как наследственные бедствия; случается, что самые богатые дома разоряются из-за этих высасывающих деньги судебных дел.

Особенно вредит этому безутешному положению леность и нерадение лиц, которым поручена судебная деятельность.

Число тяжб увеличивается и возрастает постоянно, просьбы истцов накопляются в таком страшном количестве, что перед ними с испугом остановилось бы любое усердие, но леность смотрит на это совершенно равнодушно и спокойно засыпает непробудным сном.

Дворы судов и судей постоянно буквально осаждают просители и нередко представители правосудия; не в состоянии отвечать всем, не отвечают никому.

Ноемию особенно поразило одно обстоятельство, бросившее луч света в этот непроницаемый туман.

У синьоры Нальди была приятельница, некогда перл римского общества, — графиня Костали, принадлежавшая к лучшей древней аристократии.

Вдруг эта женщина замечательной красоты, окружаемая всеобщим вниманием и уважением, пропала; несколько времени везде говорили об этом исчезновении, а потом забыли.

Прошло десять лет после этого события, и вдруг в один прекрасный день к синьоре Нальди, где в это время жила и Ноемия, явилась престарелая женщина, видимо, истомлённая нуждой. Она с трудом сумела убедить синьору Нальди, что она её старый друг и теперь пришла просить о помощи.

История её несчастий была коротка, но назидательна. Происходя из низшего сословия, она благодаря своей красоте вышла замуж за графа Костали.

Отправившись раз по делам в Болонью, муж её умер там скоропостижно. Вдова стала требовать от родственников вдовью часть, определённую в брачном договоре.

Сперва ей отказывали в иске и отрицали её права, потом вдруг на имения, следующие ей, начались притязания духовенства. Вскоре дело так запуталось этим встречным иском, что процесс, несмотря на очевидность прав графини, казался совершенно нескончаемым.

От мужа у графини осталось множество ценных подарков и драгоценностей, которые могли бы совершенно обеспечить ей более чем безбедное существование. Но в хлопотах по делу о наследстве она истратила всё, что имела.

Десятилетняя борьба и жертвы не сломили её энергии; она была без средств — но наконец, проскитавшись из присутствия в присутствие, из суда в суд, из церкви в церковь, она почти достигала цели и конца своим мучениям; она должна была получить на днях третье решение, согласное с двумя первыми, — этот феникс римского судопроизводства. Беспокойство её было страшно при приближении этого решительного момента: да и, действительно, малейшая разница в мнениях судей, прихоть, ошибка, заблуждение могли снова бросить её в мрачную пропасть, из которой она едва только что выбралась. Наконец третье решение было объявлено в её пользу.

Бедная вдова считала себя спасённой, она возблагодарила небо за правосудие, которое оно оказало ей после стольких испытаний. Но её богатые и могущественные противники выхлопотали у святого престола разрешение от этого обязательства, вследствие несоблюдения каких-то формальностей, и снова получили право оспаривать у вдовы её наследство. В отчаянии и убитая таким внезапным и непредвиденным ударом, бедная графиня не имела больше ни сил, ни средств, чтобы поддерживать новую борьбу. В Риме подобные примеры очень часты.

Таким образом, над всеми законами царит папский произвол и самое несправедливое злоупотребление непогрешимостью.

А между тем в основе судебного института стоит придирчивая, крючкотворная, дерзкая полиция, которая под разными предлогами благочиния ведёт себя с жителями Рима как исполнительная полиция какого-нибудь турецкого кади.

Главный элемент римского законодательства — это кодекс императора Юстиниана, разбавленный каноническими законами. Эта путаница из года в год усложняется непроходимыми дебрями законотворчества.

Кодекс Наполеона немного осветил этот мрак, но после падения французской империи, когда папа вернулся в свои владения, римский двор не замедлил восстановить первоначальную неясность и неточность в юрисдикции.

Отовсюду слышались живейшие сожаления, особенно в провинциях, которые первые испытали благодетельное влияние французских законов.

В некоторых провинциях было допущено уничтожение майоратов и временных завещаний, в других же это было оставлено для дворянства; дочери были по-прежнему лишены права на отцовское наследство, и им было предоставлено лишь приличное приданое.

Лев XII, избранный в папы в 1823 году, разрешил во всей Папской области майораты и временные завещания, он упразднил гражданские суды из нескольких членов и поставил всюду судей — преторов, наподобие судебной организации в австрийских владениях в Италии. По этому распоряжению в руки одного человека, часто даже невежественного, вручались судьбы и состояния целых семейств.

Действующий папа оставил феодальные майораты, завещания и исключение женщин из права наследства; он поставил необходимость двух решений, но громадность судебных пошлин сделала эту меру, в сущности хорошую, невыносимой.

Он уничтожил единичных и исключительных судей, но указ от 12 ноября 1836 года объявляет, что эта мера может быть отменена в некоторых случаях.

Окончательно потерявшись в этом лабиринте, Ноемия вспомнила, с какой глубокой горестью говорил Бен-Саул о западнях, встречаемых римскими евреями на каждом шагу во всяком судебном деле.

Заключение, которое она вывела из своих наблюдений над римским судопроизводством и законодательством, было кратко, но энергично: всюду виднелось стремление к древним феодальным правам, полное отдаление от всяких новых идей, средневековая несправедливость и исключительность, варварские формы, едва смягчённые лишь какими-то неполными и нерешительными признаками улучшений.

Мы дошли теперь до самой больной струны светского Рима: уголовного судопроизводства и законодательства. Все чувства и само сердце молодой еврейки были заинтересованы во всех отраслях этого ада казней и истязаний.

Григорию XVI ставили в заслугу некоторые изменения, которые он произвёл в уголовном уставе.

Прежние наказания, назначаемые отдельно для каждого преступления, были невероятно жестоки и ужасны — они пугали самих палачей. Необходимо было придумать другие, и этим-то и занялись составители нового кодекса. Писатели того времени, занимавшиеся рассмотрением этой части римского законодательства, должны согласиться, что все смягчения устава о наказаниях касались лишь преступлений против жизни или собственности отдельных лиц или против общественной нравственности и порядка. Наказания за эти преступления получили смягчение, разграничение и снисхождение, к этим деяниям и