Синьора была в костюме вдохновенной прорицательницы, костюме, изобретённом ею, когда она собиралась сделаться жрицей совершенно нового культа. Этот костюм состоял из длинной белой туники античного фасона; руки и грудь достойной дамы были обнажены, украшения составляли тяжёлые золотые браслеты, застёжки, широкое железное колье; зубчатая диадема из того же металла, красуясь на её серебристых волосах, довершала убранство; отцветшие бледные щёки, тонкие сжатые губы, впалый лоб, костлявая грудь и худоба рук придавали ей мало привлекательности.

Как быстро постарела донна Олимпия, так гордившаяся некогда своей красотой!

Монсеньор Памфилио не нашёл другого средства сохранить торжественность, как закрыть руками своё столь не величественное лицо. Он, видимо, был подавлен и, казалось, гнулся под бременем, слишком тяжёлым для него.

Во взгляде донны Олимпии светилась злоба и какое-то сатанинское выражение.

Когда явилась Ноемия и её глаза, освоившись с темнотой, стали различать предметы, девушке показались жалки эти люди, думавшие испугать её этой смешной фантасмагорией, и, сравнивая их дряхлость со своей цветущей молодостью, она посмотрела на них с глубоким состраданием.

Синьора Нальди попробовала говорить, но гнев, казалось, сдавил ей горло. Ноемия улыбалась, видя её усилия... и наконец сказала с сочувствием:

— Придите в себя, сударыня.

Спокойный тон, которым были сказаны эти слова, казалось, увеличил раздражение синьоры; она не сдержала досаду, которую чувствовала, видя спокойствие Ноемии перед тем, что должно было внушить ей страх.

— Она бравирует! — вскричала она. — Неосторожная! Ты разве не знаешь, еврейка, что, если я захочу твоей погибели, у меня в руках есть доказательства твоих сношений с врагами религии и я могу предать тебя в руки светской власти или суду инквизиции!

В этом месте, приготовленном, как казалось, для священнодействия, слово это прозвучало зловеще.

— Я знаю, — с достоинством отвечала Ноемия, — что нахожусь в вашей власти. Когда отец Сальви вёл меня к вам, он не знал, что вы — бывшая донна Олимпия, знаменитая графиня де Серраваль; а я, я знала это и, однако, приближаясь к вам, не дрожала, синьора Нальди.

— Дерзкая мадианитка! — закричал Памфилио, который до тех пор только делал разные жесты, соответствовавшие словам синьоры.

— Вы, значит, забыли все мои благодеяния? — прибавила синьора, голос которой сделался гораздо мягче.

— Я помню всё, что вы сделали для меня; но мне в то же время невозможно забыть и то, что вы хотели из меня сделать.

— Что значат эти слова?

— Синьора, не будем продолжать свидания, одинаково тягостного для нас обеих. Я знаю всё, что вы можете сделать со мной, разлучённой с моим семейством, еврейкой, отверженной и проклятой, слабой и одинокой; но я знаю также нечто находящееся вне вашей власти, это — моё сердце, которое, несмотря на ваше желание, не отступится от своих верований и привязанностей.

— Напишите одно только слово вашему отцу, и это слово спасёт вас. Вместе с тем вы окажете огромную услугу двору, за которую вас ожидает в будущем блестящая награда. Может быть, ваши соотечественники будут обязаны вашему простому поступку своим спасением и общественным положением, предметами всех их желаний, которых они ещё никаким образом не могли достигнуть.

Лицо Ноемии осветилось небесным блеском, взгляд заискрился божественным огнём, она вдохновенным голосом медленно произнесла:

— Я готова, синьора, как Эсфирь, бороться с Агасферами и Аманами, чтобы спасти народ, избранный Богом, и, как она, я готова скорее умереть, нежели отказаться от порученного мне святого дела. Я вверила себя благости и могуществу Бога отцов моих, мощные руки которого сумеют оградить и спасти меня.

— Так я вижу в вас всё то же упрямство.

— Христиане добиваются наших сокровищ; вы от меня требуете богатства моего отца; но что же вы ему предлагаете взамен?

Мёртвая тишина была ответом на предложенный вопрос.

— Я вам это скажу! — воскликнула Ноемия голосом, становившимся всё грознее и грознее. — После того как вы похитите хитростью или силой то золото, которым владеют дети Авраама, Исаака и Иакова и которое вам так необходимо теперь, после того как вы ограбите евреев, вы их выгоните, как негодное стадо, и деньгами, у них низко похищенными, вы уплатите наёмщикам, приказав им избавить вас от данных вами обещаний. Эти евреи, на которых вы смотрите как на павшую и глупую расу, очень ясно понимают ваши планы; они знают, что это золото — предмет вашей жадности, единственная их защита против вашей ненасытной жестокости. Вы можете истребить их всех, но ни один из них не предаст тайну, которая привела бы вас к обладанию этими богатствами.

— Трепещи, проклятая, ты богохульствуешь!

— Я взываю к Богу Всемогущему.

— Никто не спасёт вас, если вы будете продолжать противиться нашим желаниям.

— Един Бог велик.

Произнеся эти слова, Ноемия исчезла, и удивление слушающих было так велико, что никто не подумал удержать её. Она быстро побежала в свою комнату; не взяв ничего из подарков синьоры Нальди, она оставила даже драгоценности и наряды, купленные на собственные деньги; она взяла с собой только одну вещь — записку, полученную от Паоло перед его отправлением в провинции. Она положила её на сердце и почувствовала себя сильнее.

Молодая еврейка возвратилась в еврейский квартал, где друг отца принял её, как горячо любимую дочь.

После того как Ноемия вышла из гостиной синьоры, какая-то таинственная личность, совершенно скрытая складками широкого горного плаща, вышла через дверь, замаскированную в стене, там, где она не покрывалась тёмной драпировкой.

Тут произошёл долгий разговор между синьорой, монсеньором и незнакомцем, и когда последний их покинул, оба они, казалось, оправились от смущения, в которое их поверг ответ Ноемии.

Через несколько дней после этого свидания в Риме распространился слух об аресте еврейской девушки, красота которой наделала столько шуму и которую синьора Нальди представляла всюду под именем гречанки с островов архипелага.

Говорили также об обширном заговоре евреев против святейшего престола; и в высоте процентов, назначенных еврейскими банкирами при последнем займе, римские злые языки видели доказательство соучастия.

Спустя неделю после своего бегства Ноемия, возвращаясь в жидовский квартал, была выслежена тремя неизвестными, схвачена и посажена в карету. Ей собирались завязать глаза, когда ей вдруг показалось, что в начальнике этой экспедиции она узнает человека, который говорил со Стефаном, когда тот бросился на неё в саду Пинчио, и ту же личность, которая следила за ней и передала письмо Бен-Иакову.

Это был действительно наш старый знакомец Карло, который принял начальство над похищением, чтобы услужить монсеньору Памфилио.