Брюсов остался главной «рабочей лошадью» и арбитром вкусов (с этим словом часто рифмовали его фамилию), теперь и в отношении художественных произведений, которые «Весы» начали публиковать с 1906 года. Он повторил приглашения мэтрам символизма и занялся отбором перспективных начинающих. «Обращаюсь к Вам еще раз с просьбой и с предложением — сотрудничать в „Bесах“, — писал он 3 февраля Юрию Верховскому. — От Вас мы ждем не только стихов, но и прозы: статей, заметок, рецензий. […] Передайте, прошу, мой привет Михаилу Алексеевичу (Кузмину. — В. М.). От него мы ждем, для одного из №№ „Весов“ — Александрийских стихов, ибо прозы он, кажется, не пишет. (А что если бы он попытался написать что-либо о музыке?)»{4}. Ровно через месяц Кузмин, с которым Брюсов познакомился 18 января 1906 года на «Башне» Иванова, выслал ему «Александрийские песни», «чтобы Вы сами могли сделать выбор годного, что, равно как и перестановку их, предоставляю на полнейшее Ваше усмотрение»{5}. Стихи появились в июльской книжке, а ноябрьская была полностью отдана под повесть Кузмина «Крылья», для чего потребовалась известная смелость, а не только вера в талант автора.

Стихов было много, но Брюсов решил придерживаться «новопутейского» принципа публикации больших авторских подборок-циклов (как правило, одна в номере), периодически делая общую для молодых. «Вы понимаете преимущества этого, скажу, „метода“, — писал он в конце апреля Верховскому. — 10–12 стихотворений, собранных в одной книжке, могут более или менее полно охарактеризовать поэта или известный период его творчества, тогда как стихотворение, стоящее одиноко, особенно автора еще малоизвестного, не говорит читателю почти ничего. Но благодаря такому решению, мы можем предоставить страницы „Весов“ лишь очень небольшому числу поэтов. Книжки 1–4, как Вы видите, были посвящены К. Бальмонту, Вяч. Иванову и З. Гиппиус (сдвоенный № 3/4 — В. М.). Дальнейшие обещаны: А. Блоку, А. Белому, Ф. Сологубу, Ю. Балтрушайтису, М. Волошину, М. Кузмину и мне. Одна книжка будет „сборная“, но, во-первых, в ней предполагается приютить лишь совсем начинающих поэтов (как В. Пяст, Городецкий), а во-вторых, каждый из них будет представлен не более как двумя, много тремя стихотворениями». Однако «наше желание предоставлять каждый № лишь одному поэту вызвало множество нареканий, — говорилось в следующем письме. — Никто не хотел ждать очереди, как у театральной кассы». С 1907 года «мы уничтожаем, — извещал Брюсов Верховского 12 октября, — столь стеснительный (хотя и имеющий различные преимущества) обычай — печатать стихи целыми циклами, и это даст нам возможность гораздо чаще предоставлять страницы „Весов“ различным поэтам»{6}.

«Он вел полемику, — вспоминал Ходасевич, — заключал союзы, объявлял войны, соединял и разъединял, мирил и ссорил. Управляя многими явными и тайными нитями, чувствовал себя капитаном некоего литературного корабля и дело свое делал с великой бдительностью. К властвованию, кроме природной склонности, толкало его и сознание ответственности за судьбу судна». Не Белый ли подсказал ему это сравнение? В «берлинской редакции» «Начала века» читаем: «Шесть лет представляли собою „Весы“ миноносец, с неудержимой отвагой и злостью нападавший на броненосцы тяжелого „Мира Божьего“, „Вестника Европы“, „Образования“, „Русской мысли“, „[Русского] богатства“, на крейсеры — иль газеты. […] Конечно же, капитан — В. Я. Брюсов, С. А. Поляков — ну, конечно же, старший механик; М. Ф. Ликиардопуло — рулевой; Ю. К. Балтрушайтис — стоящий на вахте; я, Эллис, С. М. Соловьев, Садовской — артиллерийская часть». Сравнение понравилось автору, который повторил его еще в двух книгах{7}.

Вскоре у «Весов» появились потенциальные соперники. В январе 1905 года художник Николай Тароватый начал выпускать журнал «Искусство», задуманный ни много ни мало как продолжение «Мира искусства». Он делался силами молодых модернистов без имени и репутации: Ходасевича, Пантюхова, Гофмана (Брюсов выругал в «Весах» его дебютный сборник «Книга вступлений») — и продержался меньше года. Гибнущий журнал подхватил энергичный Соколов, но спасти не смог. Зато сумел убедить миллионера Николая Рябушинского, баловавшегося живописью и литературой, выпускать с января 1906 года ежемесячник «Золотое руно». «Рябушинский сделал все, чтобы привлечь в свой журнал лучшие символистские и околосимволистские литературные силы. […] В издание были вложены огромные средства. Оформление отличалось вызывающей дороговизной исполнения. Ориентация изначально была задана на самые громкие, самые престижные в своем роде имена. […] По объему и уровню литературного отдела номера „Золотого руна“ не уступали выпускам „Весов“»{8}.

В декабре 1905 года Соколов познакомил Брюсова с Рябушинским. Какое впечатление произвел на него меценат, мы не знаем, но отзывы петербуржцев о нем были единодушно презрительными — при согласии работать за высокие гонорары. «Казалось, точно он нарочно представляется до карикатуры типичным купчиком-голубчиком из пьес Островского», — вспоминал Александр Бенуа, которого Рябушинский, вознамерившийся «продолжать дело Дягилева», хотел привлечь к руководству «Золотым руном» в качестве аутентичного «мирискусника». Бенуа отказался{9}. Брюсов поначалу согласился и 31 января на банкете в честь выхода первого номера журнала произнес примечательную речь:

«Тринадцать лет тому назад, осенью 1893 года я работал над изданием тоненькой, крохотной книжки, носившей бессильное и дерзкое название „Русские символисты“. Бессильным это заглавие назвал я потому, что оно бескрасочно, ничего не говорит само по себе, ссылается на что-то чужое. Но оно было и дерзким, потому что открыто выставляло своих авторов защитниками того движения в литературе, которое у нас до того времени подвергалось только самым ожесточенным нападкам и насмешкам, если не считать очень двусмысленной защиты его на страницах „Северного вестника“. Началась борьба, сначала незаметная, потом замеченная лишь для того, чтобы тоже подвергнуться всякого рода нападкам. И длилась она 13 лет, все разрастаясь, захватывая все более обширные пространства, привлекая все более значительное число сторонников. Сегодня, наконец, я присутствую при спуске в воду только что оснащенного, богато убранного, роскошного корабля Арго, который Язон вручает именно нам, столь разным по своим убеждениям политическим, философским и религиозным, но объединенным именно под знаменем нового искусства. И видя перед собой это чудо строительного искусства, его золотые паруса, его красивые флаги, я сознаю, наконец, что борьба, в которой я имел честь участвовать вместе со своими сотоварищами, была не бесплодной, была не безнадежной. Но, вступая на борт этого корабля, я задаю себе вопрос: куда же поведет нас наш кормщик. За каким Золотым Руном едем мы. Если за тем, за которым 13 лет назад выехали мы в утлой лодочке, — то оно уже вырвано в Колхиде у злого дракона, уже стало достоянием родной страны. Неужели же задача нового Арго только развозить по гаваням и пристаням пряди золотого руна и распределять его по рукам. Неужели дело нового издания только распространять идеи, высказанные раньше другими? О, тогда ваш Арго будет не крылатым кораблем — а громадным склепом, мраморным саркофагом, которому, как