Шрифт:
Закладка:
В конце газеты давалось объявление, что преступника казнят в полдень следующего дня во дворцовом саду…
Ночью Киоре лежала на кровати без сна. Жесткая пружина вылезла из матраца и колола под лопаткой; свет с улицы через окно пятном лег на потолок, высветив все щербинки, похожие на следы когтей неведомого чудовища. Воздух пах чем-то затхлым — окна не открывались.
Дурным сновидением с голосами из прошлого — ее история с Файрошем. Вот они, юные, оказались перед Эши, а она повелела им беречь друг друга. «Вы разные, и потому работать вместе сможете прекрасно. Достоинства одного уравновесят недостатки другого, и наоборот, — внушала им наставница. — Когда-нибудь ваши пути разойдутся, но пока вы вместе — вы опора и помощь друг другу. Вы будете знать друг друга как самих себя, и если один решится предать другого, то он предаст самого себя!»
Вместе они обманывали дворян на юге, заезжих торговцев, жадных ростовщиков, слишком доверчивых жителей — они учились и оттачивали мастерство.
«Слушай, я уже говорил Эши, но мне пора идти своим путем. Ну что, тряхнем юг напоследок, а? Согласна?» — с предвкушением предложил ей Файрош, и она без колебаний согласилась.
Согласилась и оказалась в тюрьме — ее схватили, повалили на каменную мостовую, и Киоре, прежде чем потерять сознание, видела лишь белые лакированные туфли Файроша и мелькавшие черные их подошвы. Он бежал, бросив ее.
В тюрьмах на юге были свои порядки: переломанные кости, постоянные избиения, азартные игры охранников, где ставка — здоровье или жизнь выбранного игроком заключенного, за счастье считалось, если за проигрыш заставят всего лишь ходить по-собачьи и лаять, терпя удары сапогами. Как наяву, вновь заболели сломанные ребра, и над ней склонился седой, мерзко вонявший старик-лекарь, служивший при тюрьме. «Ну, под кого ляжешь? Под него или меня?» — спрашивал горбун-надсмотрщик, наклонившийся следом. Киоре выбрала его, и, однажды сумев выкрасть ключи, сбежала из тюрьмы, чудом добралась до владений Эши, и уже та сумела обмануть погоню, не выдала ученицы, спасла ее вновь.
«Никому нельзя верить, котеночек, — говорила Эши, обтирая лицо Киоре влажной тряпкой, пока та с жаром и бредом металась в постели. — А этому засранцу ты отомстишь. Отомстишь, котеночек?» Киоре кашлем пролаяла согласие.
И проснулась, закашлявшись от вылезшего из старой подушки пера, попавшего в нос.
Казнь собрала толпу, некоторые полезли на деревья, некоторые пришли вообще спозаранку, чтобы посмотреть, как собирают виселицу и трибуну. Император и кардинал заняли места за трибуной, и только тогда гомон толпы смолк.
Долго, нудно объявляли приговор, объясняя, в чем виноват Файрош: смерть герцогини такой-то, княжны, по такому-то своду законов от такого-то года карается исключительно смертью. Его вывели, толкнули на помост, где на столбе болталась подготовленная петля. Бледный, потрепанный, с какой-то тряпкой во рту, он мелко трясся и, кажется, плакал — Киоре стояла далеко, чтобы быть уверенной в том, что видит.
И вот — голова в петле, толчок, и тело с мешком на голове проваливается вниз, дергается вверх и раскачивается…
«Ты предал меня и Эши… Это твоя плата, напарничек…» — Киоре отвернулась и ушла с площади, не оглядываясь.
Вскоре она сидела в коридоре в числе многих посетителей, которые хотели рассказать главе Тайного сыска об очередном заговоре. Очередь до нее дошла только к вечеру, когда спина уже ныла от жесткой спинки, а ноги затекли от сидения.
Кинув взгляд на нее, Доран приказал:
— Истиаш, сегодня больше никого не приму. Нас не беспокоить.
Киоре села в кресло, когда помощник герцога ушел.
— Ты не поехал на казнь? — она с удовольствием вытянула ноги.
— Я сказал Паоди, что у меня слишком много дел, — поморщился герцог.
— И император согласился?
— Я объявил ему это по эстеру за пять минут до казни. А вот ты не выглядишь довольной своей местью.
— Я не сумасшедшая, чтобы наслаждаться смертью, — Киоре повела плечом. — Месть — это мой долг, а не лишний повод порадовать себя.
— Ясно, — Доран отвернулся. — А теперь к делам…
Разговор затянулся, и следом, словно по щелчку пальцев, стершему куда-то целый день, Киоре оказалась на улице, недалеко от арены. Ночь. Накинув на голову капюшон черного плаща, она прошла на арену, где всё одно и то же повторялось изо дня в день. Как им самим не наскучило?..
Выстрелы, едва различимые в шуме, Киоре уловила, потому что ждала их, а толпа не сразу поняла, что крики стали раздаваться не только с арены, но и из коридоров… А, когда люди поняли, рев потрясения наполнил пространство. Люди метались, люди бежали, втаптывали своих товарищей, желая спастись. Выстрелы. Ругань. Плач.
Увидев патрульного, Киоре сама подняла руки, позволяя надеть наручники, после чего ее вывели из коридоров на улицу и пихнули в одну из длинных повозок, в которых перевозили заключенных. «Слишком часто я здесь оказываюсь, — фыркнула она, занимая дальний угол, пока еще свободный. — Опять несколько дней в тюрьме торчать…»
Доран руководил облавой из своего кабинета в здании Особого управления, получая информацию и отдавая приказы по кристаллу эстера и делая важные пометки в подробной карте района, развернутой на столе. Рядом крутился Истиаш, с восхищением наблюдавший за настоящей работой — облава, поимка преступников будоражила юный ум.
— Вайрел, как у тебя дела? — спрашивал он заместителя.
— Мое появление всех приводит в замешательство, — хмыкая, отвечал молодой человек. — У меня всё идет по плану.
Стрелки часов этой ночью двигались непозволительно медленно, словно растягивали часы ожидания в вечность. Нет, всё было подготовлено, но вдруг кто-нибудь сболтнул бы что-нибудь и где-нибудь; вдруг среди его людей шпионы… Но пока всё обходилось без особенных проблем.
— Всё закончено, — доложил Вайрел ближе к рассвету, — арестованные едут в свой новый дом!
— Хорошо, Вайрел. Отличная работа, — Доран убрал кристалл. — Истиаш, принеси мне чая… Покрепче.
Помощник вышел, а Доран посмотрел на бумаги слева с кучей помарок и зачеркиваний — он составлял отчет для императора, а это работа на несколько дней, потому что надо учесть все нюансы, упомянуть всё необходимое и скрыть то, что Паоди лучше не знать. Нельзя было упоминать ни Киоре, ни барона Гештада, следовало — возвеличить Корте, расписать
