просил взять Хаясэ за горло и заставить его действовать. Надежд на это при сложившейся обстановке было мало, но он не чувствовал себя вправе отказаться от попытки повлиять на депутата. С другой стороны, Сёдзо понимал, что если Хаясэ и предпримет какие-либо шаги, чтобы вызволить его брата из беды, то это будут известные ему закулисные махинации — одна из тех гнусных и грязных сделок, которые стали обычным приемом господствующих политических партий. Невольно Сёдзо начинал чувствовать и себя причастным ко всей этой мерзости, и на душе у него становилось еще тяжелее.

— Завидую тебе! Спокойно заниматься любимым делом— что может быть лучше!—вырвалось у Сёдзо, как только он переступил порог агробиологической лаборатории, в которой работал Ода. Расстроившись, оттого что встреча с Хаяси не состоялась, Сёдзо впервые высказал вслух такие чувства. В его откровенном признании прозвучала не столько радость за друга, хотя он в самом деле радовался за него, сколько глубокая неудовлетворенность собственным положением.

Одетый в какой-то странный, перепачканный серый балахон, Ода распаковывал посылку с куколками вредителей риса, присланную из провинциального агрономического общества. Это был свежий, собранный в этом году материал для экспериментальных работ, и радость Оды была настолько велика, что лицо его сразу же снова приняло свой обычный добродушный и как бы слегка виноватый вид.

— Когда они превратятся в мотыльков, с ними будет возни по горло... Вся беда в том, что никак не удается получить нужное оборудование,— жаловался Ода, извлекая из рогожи деревянный ящик и осторожно, словно это было нечто хрупкое, ставя его на бетонный пол.

Комната с одним выходящим во двор окном напоминала длинный ящик. Как почти во всех таких лабораториях, здесь царил беспорядок, словно это был заводской цех. Окрашенная в черный цвет установка из цилиндров, расположенных в виде буквы «V», составлявшая важнейшую часть лабораторного оборудования, была покрыта тонким слоем пыли. Эти личинки зимуют в соломе, на стеблях злаков и в амбарах крестьянских дворов. Лаборатория тоже как бы переживает период зимней спячки, пока личинки не соберут весной и не пришлют сюда, потом из них начнут появляться мотыльки. Как-то Сёдзо пришел в разгар работы. С любопытством непосвященного он наблюдал за работой странного прибора в форме буквы «V». Через стекла, вставленные по краям, пропускались на одном конце бесцветные, а на другом окрашенные лучи, регулируемые ртутной лампой и призмой.

С не меньшим интересом он рассматривал развешанные на стенах диаграммы, показывающие количественные и структурные изменения в группировке мотыльков при облучении. Эти изменения зависели от длины световых волн. Проводя рукой по цилиндрической трубе, в которую закладывались мотыльки для облучения, Сёдзо почему-то вспомнил недавние события и, усмехаясь, сказал:

—- А может быть, Ода, для общества и человечества как раз выгоднее, что у тебя тут не очень совершенное оборудование, а? Говорят, со времени маньчжурских событий военное ведомство ассигнует все больше и больше средств на заказы гражданским исследовательским учреждениям. Ему теперь собственных специальных лабораторий не хватает. Это верно?

Блеснув очками, Ода понимающе улыбнулся в ответ:

— Да, но это касается главным образом оружия и тех отраслей естествознания и технических наук, которые можно использовать в военных целях. А моя область абсолютно мирная. Я ведь имею дело с козявками да букашками. Вот в комнате напротив занимаются ферментами — это военным подходит. Кстати, там работают ребята, которые были на курс или два старше нас. В свое время они были как будто неплохо настроены. Тогда они говорили, что в случае какой-нибудь вспышки вывесят из окна красный флаг и будут продолжать работать. Но какой они подымут флаг, когда времена наконец изменятся, я, признаться, не знаю.

— Белый, можешь не сомневаться. Кстати, мы с тобой его недавно видели!

— Да, это верно...

В памяти обоих приятелей всплыла картина, которую они наблюдали меньше месяца назад во время путча.

— А вообще они как твои мотыльки,— сказал Сёдзо.— У каждого свой любимый цвет.

Скрестив руки на груди и запрокинув голову, Ода громко рассмеялся. Он предложил гостю единственный ветхий стульчик, стоявший у окна, а сам кое-как примостился на краю стола, заваленного тетрадями, книгами, лупами, пробирками и бог весть чем еще.

За окном виднелись кипарисы асунаро, а за ними тянулась аллея уже начавших цвести вишен. Меж ветвями деревьев проглядывали красновато-пепельные вечерние облака. Был один из тех тихих, теплых весенних вечеров, когда воздух кажется объятым дремотой и сумерки длятся без конца.

Сёдзо закурил другую сигарету и мальчишески озорным жестом швырнул спичку в открытое окно. В том направлении, куда полетела спичка, в конце вишневой аллеи виднелось коричневатое здание. Оттуда доносился непрерывный приглушенный гул, похожий на рокот самолета,— по-видимому работал мотор в одной из специальных лабораторий.

— Вот что! — сказал вдруг Ода, нарушив молчание. До сих пор он, как и Сёдзо, казалось, прислушивался к шуму мотора. Но заговорил он совсем о другом: — Сегодня подходящий вечер. Съездим к Кидзу. Нам нужно взяться за него вдвоем. Последнее время он что-то совсем задурил. Не нравится мне его поведение.

— Пьет много?

— Это бы еще полбеды! Кажется, он и с женщинами путается. Ты об этом ничего не слышал?

Вчера Сёдзо случайно оказался недалеко от дома Таруми и, подумав, что потом он уже вряд ли сможет выбрать время, решил зайти проститься. Болтая с ним о всякой всячине, Тацуэ, между прочим, рассказала, что совсем недавно ночью на Гинзе видела Кидзу с какой-то женщиной. Сейчас Сёдзо вспомнил об этом, но говорить Оде почему-то не захотел и в ответ на его вопрос лишь промычал что-то неопределенное. Повернувшись к нему, Ода стал оживленно рассказывать о том, что за это время он много раз пытался встретиться с Кидзу, но все безуспешно.

— Пробовал я заходить к нему домой рано утром, до того как он отправляется в редакцию, и не заставал. Нагрянул однажды поздно вечером, когда люди добрые уже спать укладываются — его опять нет. Жена сказала, что у него ночное дежурство, но я убежден, что дело тут нечисто. Кстати, в том здании, где гудит мотор, работает один парень. Отчаянный гуляка! Он знаком с Кидзу и кое-что порассказал мне. Я почти убежден, что Кидзу сейчас просто нас избегает.

— Не думаю. Он сегодня звонил мне и приглашал нас к себе вечером на ужин. Говорит, соскучился и хотел бы повидаться. Так что, как видишь...

— Может быть, я и ошибаюсь,— задумчиво произнес Ода, но тут же с упрямством, зачастую свойственным добродушным людям,