и поэтому руки у него всегда были чуть теплые. На этих тонких руках даже не было морщин, которые выдают возраст их обладателя, недаром он холил их с усердием завзятой кокетки. Незаметно этот демон-искуситель стащил с руки Тацуэ светлую перчатку из мягкой оленьей кожи, плотно облегавшую руку. Сказав еще какую-то фразу, он наклонил голову и прижался губами к мягкой, нежной, розовой ладони Тацуэ. Поцелуй был мало похож на родственный. Но Тацуэ восприняла это как нечто вполне естественное и не отняла своей ладони от его губ. Взглянув на Мидзобэ, который похрапывал в углу машины, надвинув шляпу на лоб, она невольно подумала: разве все эти мужчины могут идти в какое-нибудь сравнение с Садзи? Они и ухаживать-то по-настоящему не умеют. Увальни! Сплошное убожество!

Нельзя, однако, сказать, чтобы Тацуэ слишком обманывалась насчет Садзи. Она и ему знала цену. Его отношение к людям напоминало отношения дипломата к разным странам и в разное время. Максимум внимательности и дружелюбия в одних случаях и к одним странам и полное игнорирование или крайняя враждебность в других случаях и к другим странам. На языке дипломатов это называлось здравым смыслом, практическим мышлением. Тацуэ многому научилась у своей покойной двоюродной сестры, которая по возрасту могла быть ей теткой; она жила за границей, но часто приезжала на родину. У нее Тацуэ прослушала основанный наличном опыте курс лекций на тему о том, что представляют собой мужчины и что такое брак. Тогда рассказы кузины она слушала с испугом и отвращением. А теперь откровения Садзи она воспринимала совершенно спокойно. Больше того, если бы не эти интимные признания, он, возможно, показался бы ей обыкновенным и довольно скучным фатом. И все же она видела его насквозь. Явись она к нему за границей в посольство не как дочь Таруми или молодая жена Инао, а просто как девушка, нуждающаяся в помощи, он бы сначала обласкал ее — ведь она была довольно привлекательна,— а через месяц-полтора отослал бы на кухню или вообще приказал бы больше не впускать ее.

Тацуэ вдруг отняла свою руку и внимательно посмотрела на него. На вид ему было не меньше сорока, лицо внушительное, с правильными чертами, выражение задумчивости и какой-то усталости делало его довольно приятным, он улыбался своей обычной лукавой улыбкой, чуть кривя верхнюю губу.

— Вы хотите что-нибудь сказать?

— Нет, ничего,— сквозь зубы ответила Тацуэ.

Даже Садзи при всей своей профессиональной проницательности дипломата не мог бы отгадать, о чем сейчас думала эта девушка, которая только что так доверчиво прижималась к его плечу. И это забавляло ее.

Ночная Гинза была ярко освещена, но казалась пустынной. Киоски и ларьки бывали закрыты по ночам и прежде, до того как ввели в городе военное положение. Лишь кое-где сквозь завесу дождя мерцали фонари над лотками с жареной птицей и китайскими пельменями. Разноцветные огни неоновых вывесок непрерывно загорались ослепительным светом и гасли; вот так же иногда неожиданно и ярко вспыхивает жизнь, перед тем как навсегда угаснуть.

По кирпичным тротуарам двигались пешеходы, не похожие на обычную гуляющую публику. Это были молодые женщины, кто с японской прической, кто с завивкой, и в каждой было что-то соблазнительное. Кафе и рестораны, где они работали кельнершами, сейчас закрывались, и они стайками высыпали на Гинзу.

Мидзобэ раскрыл свои узенькие глазки, громко зевнул и, прильнув к окну,сказал:

— Ночью Гинза для мужчины куда привлекательнее, чем вечером. Пристроился к такой красотке, сказал, что тебе с ней по пути — и все в порядке.

Дождь лил не переставая, поднялся ветер. Женщины, собравшись по двое-трое под одним зонтиком, дожидались последнего трамвая или спешили к стоянкам такси.

- Э! Да это, кажется, господин Кидзу! — воскликнул, не оборачиваясь, Мидзобэ. Прижавшись носом к стеклу, он напряженно всматривался в ночную улицу; дождь хлестал по стеклу и мешал отчетливо видеть.

В это время машина остановилась перед красным светофором на углу Сантёмэ. Неровный, весь в выбоинах, асфальт, неприглядный при дневном свете, сейчас блестел от дождя, точно лакированный, и казался гладким как зеркало. Впереди, в нескольких шагах от машины переходил дорогу Кидзу. Рядом с ним шла женщина в закрытых гета на высоком каблуке и белых таби, отчетливо выделявшихся на черном асфальте. Подняв воротник коротенького пальто и подставляя голову под дождь, хотя дама держала над ним зонтик, Кидзу быстрым шагом вел ее в сторону часового магазина Хаттори.

Глава восьмая. Вечерние облака

До отъезда оставалось несколько дней, и Сёдзо с утра до вечера носился по городу. Занятия с Тадафуми он Прекратил еще на прошлой неделе, а в контору теперь тоже можно было не являться. Однако, когда Сёдзо попробовал подвести итоги проделанной им работы по разбору архивных материалов, оказалось, что для полного ее завершения ему еще нужно побывать в нескольких библиотеках и порыться в книгохранилище Восточной библиотеки. Впрочем, это было не к спеху, он мог отложить это до возвращения. Главная цель его беготни по городу была другая: он во что бы то ни стало хотел еще раз повидаться с депутатом парламента Хаясэ, а изловить его никак не удавалось. Сначала он пошел к нему домой, но не застал его; затем по телефону условился о встрече на определенный час, но, как на грех, где-то задержался трамвай, Сёдзо опоздал на пятнадцать минут, и депутат уже успел исчезнуть. Тогда Сёдзо решил пойти к нему на службу, но там секретарь с невозмутимым спокойствием заявил, что сегодня шеф занят игрой в гольф. «Нашел время играть в гольф!»—с возмущением подумал Сёдзо и, выходя из вестибюля, невольно хлопнул стеклянной дверью так, что она зазвенела. Если бы этот господин хоть сколько-нибудь представлял себе, какие неприятности свалились на людей, протащивших его в парламент, ему бы было не до развлечений, Хотя Сёдзо отлично знал, что все эти депутаты один другого стоят и Хаясэ не лучше и не хуже остальных, все же он не мог побороть своего негодования. Уже при первом посещении депутата он сразу понял, что это за птица. Сёдзо ехал к нему, полный надежды, что он немедленно примет какие-то меры, и увидел перед собой жалкого, перетрусившего человечка с бледным лицом и бегающими глазками; он бормотал что-то об опасности, угрожающей ему самому, и беспрестанно кашлял, словно был сильно простужен.

Сёдзо понял, что этот депутат больше всего боится, как бы его самого с минуты на минуту не схватили. Но дядя в своих письмах настойчиво