Когда устраивались встречи с иностранцами, непременно приглашали и Тацуэ. Красавица, с безукоризненными манерами, она отлично говорила по-французски и могла поддерживать беседу на любую тему. Даже в Токио было немного девушек, в которых так счастливо сочетались бы все эти качества. Вполне естественно, что Тацуэ была желанной гостьей на подобных приемах.

Делая вид, что не замечает ни кислой физиономии, ни иронии Инао, Тацуэ откинулась на спинку дивана и осматривала его комнату с таким удивлением, будто видела ее впервые. Комната была чересчур большая, сумрачная, хотя дом, построенный из красного кирпича, был выдержан в европейском стиле и снаружи казался довольно комфортабельным.

— Это бывшая комната вашего старшего брата?

— Да, а что?

— Просто я подумала, какой же он был непритязательный. Да и вы...

— Что поделаешь, дом ведь старый, уже несколько десятков лет стоит.

— Беда вовсе не в том, что он старый,-— ответила Тацуэ.

Когда Тацуэ приходилось бывать в этой комнате, она каждый раз возмущалась ее нелепой и безвкусной обстановкой.

В начале эпохи Мэйдзи, когда дома росли как грибы после дождя, о вкусах некогда было спорить, все заботились лишь о том, чтобы не отстать от моды. Мебель, украшения и всякая утварь тоже должны были соответствовать моде. Впоследствии все это заменялось и пополнялось в духе новых веяний, и в результате в обстановке и убранстве комнат царил невероятный хаос. Новые вещи втискивали между чужеродными им старыми; с ценными, редкостными вещами соседствовали дешевые поделки.

Потрескавшаяся и облупившаяся лакированная статуэтка камакурского Будды 69, поставленная на декоративную полку, чуждую ей по стилю, и другие разномастные украшения придавали комнате Инао сходство с чуланом. Такое же смешение стилей и дисгармония в обстановке царили и в других комнатах.

В глубине дома, во внутренних покоях, находилась особая гостиная, куда обычные гости доступа не имели. Стены здесь были обтянуты знаменитой нисидзинской 70 тканью, по которой шел чудесный узор — цветы и птицы. Такой же тканью обиты были кресла, пол устлан великолепным персидским ковром строгой расцветки и тут же — простые, дешевые подставки для ног и чайные столики с японскими кружевными скатерками. Когда Тацуэ впервые переступила порог этой гостиной, она усмехнулась про себя: вот где подошли бы творения Юкити Мидзобэ, шедевры классиков были бы здесь не на месте. Однако как ни ловко сбывал Мидзобэ плоды своего вдохновения, сюда он пока не имел доступа. Хозяин еще не признавал и не допускал его полотен в свой дом. На стенах гостиной висели японские натюрморты Асаи 71, исполненные в лиловых тонах женские портреты Курода 71.

У Инао, так же как и у Таруми, дом стоял на месте старинной помещичьей усадьбы, но был значительно больше. Его японская половина, не нарушая общего ансамбля, выходила в огромный парк, где с прошлых времен сохранились пруды и фонтаны. Эта часть дома делилась бесчисленными переборками, перегородками, раздвижными стенами, бесконечными коридорами; чтобы сохранить в неприкосновенности национальный стиль, здесь не было ни одной стеклянной двери. Достаточно было бутылки керосина и одной спички, чтобы в две минуты все это строение оказалось объятым пламенем и сгорело дотла.

Огонь все сжигает, а ведь стены здесь были обшиты панелью из кипарисовых досок и увешаны бесценными пейзажами Сюбуна *.

Опасность пожара грозила японской части дома Инао ничуть не меньше, чем находившимся поблизости от него хибаркам, в которых ютились бедняки. На первый взгляд могло даже показаться, что построена она из такого же дерева и оклеена такой же бумагой. Однако на самом деле она была построена из дерева совсем других пород, оклеена бумагой совсем иного сорта и занимала неизмеримо большую площадь. Но и здесь, строго говоря, не было почти ничего достойного восхищения. Так по крайней мере считала Тацуэ, любившая истинно царскую роскошь и отличавшаяся ненасытным честолюбием. Она представляла себе жизнь богатых европейцев по переводным романам, поэтому здешние претензии на роскошь казались ей просто смехотворными. Стоило только сравнить эти жалкие клочки земли с европейскими поместьями в тысячи гектаров! Ее возмущала наглость старшего брата Кунихико, который пытался заставить его жить по старинке да еще делать вид, что ничего лучшего в мире и быть не может. Кстати сказать, этот же старший брат высмеивал Кунихико за то, что он выбрал такую невесту. Жениться на дерзкой, взбалмошной девчонке, к тому же дочери политического деятеля — сумасбродство! Неужели он не понимает, что Таруми собирается воспользоваться ею как приманкой и тянуть с них потом денежки на свои политические махинации. Нет, уж будь он на месте этого дурака Кунихико черта с два они выудили бы что-нибудь у него. Ни гроша бы не дал.

Он очень походил на отца: такой же маленький, хитрый, изворотливый, хотя и менее скрытный, чем старый Инао, прятавшийся под маской простодушия, как черепаха под своим панцирем. И лицом он был весь в отца — худой, бледный, с впалыми щеками. По внешности его можно было принять за самого последнего бедняка. Жил он в небольшом скромном особняке по соседству с домом отца. К родителю он не питал ни малейшей привязанности. Злые языки утверждали, что если бы он знал, что данная ночь будет для старика последней, он и тогда лишней минуты не задержался бы возле него, считая, что достаточно прибыть, когда все уже совершится.

Сюбун — выдающийся японский художник-пейзажист (XVI в.)

Его старшая сестра, умершая еще в детстве, он сам и средний брат — генеральный директор предприятий Инао в Кансайском районе (Кансай — районы, прилегающие к городам Осака и Киото), постоянно проживавший в Осака, были внебрачными детьми. Единственным законным сыном старика был младший в семье — Кунихико. Одно это вызывало к нему зависть и неприязнь, не говоря уже о той доле наследства, которая ему предназначалась. За нее старший брат готов был и вовсе съесть Кунихико. В семье Таруми это отлично знали.

Жена старшего сына Инао, Аяко, была более порядочным человеком, чем ее муженек, нисколько ее не любивший. Кимико всячески ухаживала за Аяко во время обеда и делала это неспроста. Она старалась приобрести для дочери хоть одного союзника в семье жениха. Тацуэ все это казалось глупым, гадким и еще больше злило ее.

Кунихико рядом со своим старшим братцем выглядел настоящим аристократом. Странно, но именно враждебное отношение этого прохвоста, как его про