Болтая ногами — одна в комнате, другая в саду,— малы чик ответил, что учитель задал ему на это время много уроков и без дела ему сидеть не придется, но лучше, если бы ему разрешили поехать с учителем на его родину.

— Но, милый, а как быть со школой? Тогда ведь тебе придется много пропустить,— возразила мать.

— Ради такой поездки не жалко и пропустить,— сказал мальчик.

— Ах, какой же ты еще беспечный! — улыбнулась Миоко, глядя на сына влюбленными глазами.

Но не его видела она перед собой; во взгляде ее сверкнул огонь страсти, она потупилась, затем медленно подняла голову.

— А бабушка, наверно, все еще на горячих водах,— задумчиво проговорила она, называя знаменитый курорт.

Старушка постоянно проживала в Киото, но с тех пор, как ей перевалило за семьдесят, она с наступлением холодов начинала страдать от ревматизма и поэтому ежегодно на всю зиму уезжала на курорт.

— А ведь это совсем рядом с бывшим нашим феодом. И от вас очень близко, если ехать поездом,— сказала Миоко, обращаясь к Сёдзо.

— Да, не больше часа езды,— подтвердил он, все еще продолжая испытывать неловкость.

— А мне не нужны горячие источники — вмешался Тадафуми.— Вот замок бы посмотреть! Но, оказывается, его построил не наш предок. Ведь так, сэнсэй?

Спрыгнув с подоконника, мальчик подбежал к учителю и начал засыпать его вопросами. Любознательность Тада-фуми пришлась кстати. Неловкость сразу прошла, и Сёдзо стал охотно рассказывать. Некогда этот замок принадлежал Отомо Сорину, которого в средние века католическая Европа знала под именем короля Бунго. Как ревностный приверженец католической церкви, Сорин был опорой католицизма в Японии, и проникавшие в страну миссионеры-иезуиты всегда находили приют в его замке. В городе до сих пор сохранилась католическая церковь, построенная еще в те времена. Тогда там была и школа латинского языка и даже сеттльмент. Прибывавшие в Бунго испанские и португальские купцы дарили князю ружья, часы, изделия из стекла, музыкальные инструменты, пряности и благовония, шерстяные ткани и другие заморские товары. Помимо этого, они доставляли князю редкостных зверей: слонов, тигров, леопардов, верблюдов — при замке был прекрасный зверинец.

Миоко, как бы не желая мешать их беседе, перешла к письменному столу сына, стоявшему у противоположной стены. Делая вид, будто приводит в порядок его стол, на котором, как всегда у мальчишек, вперемешку валялись учебники, школьные принадлежности и какие-то игрушки, она с не меньшим вниманием, чем сын, слушала рассказ учителя. «Он умница и, видно, очень много знает»,— с восхищением думала Миоко, время от времени украдкой посматривая на него. Оттуда ей было удобно его рассматривать. Нет, не так уж он похож... У Кира характерные для коренных сацумцев глаза — большие, черные, немного навыкате, как, например, у госпожи Масуи; он намного выше Канно, лицо более решительное, мужественное; волосы густые, жесткие, но он не любил причесок и брился наголо, словно бонза. Он старше ее лет на шесть, значит, сейчас ему уже под сорок. Но так же, как умерший в раннем детстве ребенок в памяти матери навсегда остается младенцем, Кира всегда представлялся Миоко двадцатичетырехлетним юношей, каким она знала его когда-то. Да, сходства между ним и Сёдзо мало, но все же оно есть. Прежде всего, пожалуй, в манере говорить: речь живая, непосредственная, жесты сдержанные, изящные. Есть что-то общее и в лице. Правда, у Сёдзо длинные, мягкие, сухие с блеском волосы, он несколько бледен, выражение лица доброе, но и у него глаза иногда становятся строгими, почти суровыми. Когда Сёдзо говорил и улыбался, он особенно живо напоминал ей Кира. Однако у Кира взгляд порой становился пронзительным, глаза грозно сверкали. Сёдзо же чаще всего смотрит очень грустно и в разговоре то поднимает, то медленно опускает веки. Иногда у него удрученный вид. Может быть, он страдает от неразделенной любви? С каких пор и отчего на его гладком, чистом лбу появилась вертикальная бороздка, которая становится особенно заметной, когда он хмурится. Миоко не приходило в голову связывать это с его какими-то глубокими переживаниями, с его идеями, с тревогой за свой народ — она была далека от таких догадок. Причиной грусти учителя она считала муки любви, которые были ей близки и понятны, ведь ей самой пришлось их изведать. И она сочувствовала Сёдзо, но ловила себя на том, что начинает ревновать!

Сёдзо увлекся разговором с Тадафуми, а она пристально, уже не опуская глаз, смотрела на него, и взгляд ее становился все более тревожным и жгучим. Она даже как будто забыла, что рядом ее сын, и смотрела только на Сёдзо. Все та же мысль сверлила ей мозг: похожи ли они? Ведь есть же какое-то сходство? Безусловно, есть. Но в чем оно, в чем?—упорно спрашивала она себя, будто от ответа на этот вопрос зависело что-то очень важное, чуть ли не главное в ее жизни.

Повернувшись к матери, Тадафуми испуганно вскрикнул:

— Что с тобой, мама?

Невольно и Сёдзо повернулся к ней.

— Ничего, мой мальчик,— ничуть не смутившись, ровным, мелодичным голосом ответила Миоко. Выдавал ее только взгляд, который не успел еще погаснуть. Подойдя к сыну, она стала за спинкой его стула, прижалась щекой к лицу мальчика и, глядя на Сёдзо, спокойно сказала: — Я с удовольствием слушала рассказ учителя. Как это все интересно, правда?

Когда в доме Инао давался званый обед с китайскими блюдами, одна из многочисленных комнат, где все до мелочей было выдержано в китайском стиле, превращалась в столовую. Длинный стол сандалового дерева; такие же стулья с высокими, резными спинками; ослепительно сверкающая бронзовая электрическая люстра с крестообразной рамой розового дерева; полки с великолепной утварью и драгоценными безделушками; шелковые занавеси на окнах, выходящих в сад, цвета морской волны, с широкой желтой каймой; на стенах картины У Чана — «Три друга зимних холодов»—сосна, бамбук и слива, древнейшие символы стойкости, упорства и процветания. Все это было в чисто китайском вкусе.

Обед, как всегда, был выше всяких похвал. Самого почетного гостя, графа Хидэмити Эдзима, больше всего обрадовало знаменитое «ласточкино гнездо» —- коронное блюдо, прославившее кухню императора Гань Луна62. Секрет его приготовления одно время был забыт, и наконец, к вящему удовольствию гурманов, недавно его вспомнили. Граф был единственным среди гостей, кому это блюдо уже приходилось пробовать. Случилось это в дни его молодости, когда он ездил в гости к своему дяде, тогдашнему японскому послу в Китае. Угощал их этим божественным кушаньем на