это она убила, превысила допустимую самооборону. Даже если предположить, что парня убила именно она, а не её жених, то суд всё равно бы её оправдал. Ну, отделалась бы она условным сроком, не более. А, скорее всего, её, при наличии хорошего адвоката, а у неё был отличный адвокат, это ты тоже, наверно, знаешь, вообще бы оправдали.

— Так вот и надо было идти этим путём. Надо было признаться в своей вине, рассказать всё следствию и суду и смиренно ждать справедливого судебного решения. А они сначала запутали следствие, потом суд, потом она вообще всё свалила на жениха… И каков результат? Сначала она убила одного, потом закатала в тюрьму другого, потом тут же объявила о помолвке с новым женихом и, тем самым, загнала в петлю Антона, который взял на себя её вину. То есть, она стала убийцей во второй раз. Но ни разу не ответила за свои поступки, за свои преступления. Вот ты говоришь, у них родители… А у этих парней, Стаса и Антона что, родителей не было? Были. Старший, хоть и неродной отцу был, но он его с детства растил, с пелёнок, так что, считай, родной. Вот и прикидывай, каково ему: сначала одного сына убивают, потом второго в тюрьму сажают, невинно осуждённого, потом и вовсе он лишается последнего сына, когда младший вешается. А виноват кто? Виновата девица, Элина эта… Не фиг было задом крутить перед пьяным Стасом, потом палить в него, потом на жениха всё это валить, а потом ещё и изменять, да так, чтобы все узнали, и Антон одним из первых. Засадила жениха в тюрьму, так хоть дождись! За тебя же сидит! Он тоже хорош! Нашёл, за какую шваль садиться и вешаться! Элина со Стасом любовниками были ещё до её знакомства с Антоном… Изнасилование… Элина эта — пустышка! Ну и как, по-твоему, она могла человеком бы стать? И когда? В далёком будущем? Когда жизнь бы поприжала? Вот её и прижало чуть пораньше… Бог — не фраер…

— Да бог тут совершенно ни при чём. Вот, кстати, почему бы, если уж суд не справился, не дождаться божьего суда, если, как ты говоришь, бог не фраер?

— Ты чего, Сергеев, веришь во всю эту хрень? Ты меня пугаешь. Где был ваш бог, когда под колёсами этого самого Куприянова погибла молодая женщина и её нерождённый ребёнок? Где он бывает, когда самолёты падают, люди болеют?.. Нет никакого божьего суда. Нет никакой божьей справедливости. Она есть тут, на земле. Но, чтобы она была тут, на земле, за это ещё побороться надо. И справедливость ещё эту самую отстоять. Как на войне. И кто спасует, тот этой справедливости не дождётся во веки вечные. Не согласен?

— Да как я могу с тобой согласиться?! — слава богу, мы хотя бы не переходили на крик, а разговаривали вполне спокойно, объясняя друг другу суть своих позиций. — Ты оправдываешь убийцу. Даже, учитывая все подробности и памятуя о том, что убивал он таких же преступников, всё равно, ему нет оправдания. Чем он лучше, чем они?

— А кто говорит, что он лучше? Я такого не говорила. И вообще, я никого не оправдываю. Мы сейчас говорим не о моём мнении, его мы не рассматриваем. Мы сейчас пытаемся понять народное суждение. Ты же хотел знать, что обо всех этих преступлениях пишут в Интернете, вот я тебе и пытаюсь это объяснить. Разглядываем под лупой, так сказать, мнение толпы.

— Толпа не всегда бывает права. Скорее, даже наоборот, — буркнул я.

Жанна терпеливо, как мать может объяснять что-то непонятное своему ребёнку, втолковывала мне вещи, которые я понимал и так. Но у неё получалось складно и интересно. Она говорила очень живым языком, понятно и доступно. Всё же согласиться с ней не мог. Я не понимал, почему я не могу признать истины в её словах. Ведь всё так просто и ясно. И, когда она говорит, кажется, что это мои собственные мысли. Однако, меня эти мысли пугали. То ли я не хотел признавать её правой, то ли не мог. Вроде, правильно всё, а сказать: «Да, ты, конечно, права!» — не могу.

— Толпа чаще всего бывает неправа, — негромко говорила Жанна. — Именно поэтому так страшны массовые беспорядки, митинги и демонстрации. У толпы свои законы, и не всегда они подчиняются законам разума и логики. Но мы сейчас говорим не о толпе. Есть некоторая разница между истеричными криками людей при большом скоплении народа и их рассуждениями по одиночке в сети. Даже, если это одни и те же люди. В состоянии «толпы» они теряют способность логически рассуждать, в состоянии одиночества и спокойствия, к ним возвращается эта способность. И их мнение может в корне отличаться от их же мнения в стаде, назовём это так… Ты хотел узнать мнение толпы или мнение отдельно взятых людей?

— Конечно, отдельно взятых людей. Хотя, будь то мысли отдельно взятых личностей, даже самых умных, рассудительных и трезвомыслящих, будь то мнение обезумевшего стада, это не есть истина. Истина в законе. Суд вынес решение. Существуют разные методы поспорить с этим решением. Есть возможность подать апелляцию. Методы должны быть законны. Если и более высокие инстанции оставляют приговор без изменений, то это значит только одно: решение было верным и единственно возможным в данном случае.

Жанна усмехнулась и снова закурила. Она явно волновалась, но практически ничем это своё волнение не выдавала. Голос её был спокойный и негромкий. Такой красивый голос! Она так замечательно пела, а теперь тем же голосом говорит совершенно ужасные вещи. И что самое страшное, что все её рассуждения были до неприличия логичны. Мне так хотелось поверить её словам, но я не мог, не имел не малейшего права. Да, я чувствовал, что даже те же Петроградские опера ни грамма усилия не приложили к тому, чтобы раскрыть убийство Гаргаевых. Их мотивы были мне вполне понятны. Я бы на их месте, скорее всего, тоже не спешил бы ловить убийцу братьев. Вёл бы дело с чувством, с толком, с расстановкой. Периодически отписывался бы начальству, терпел бы на «ковре» упрёки в бездействии, и, в конце концов, спустил дело на тормозах. Но одобрять этого не мог. Ну, никак не мог.

— Ты помнишь дело о швейцарском авиадиспетчере? — переключилась вдруг Жанна на другую тему.

— Ну да, припоминаю… — я, на самом деле, хорошо помнил подробности этого громкого, даже по мировым масштабам, дела.

— Ты помнишь, какой срок дали нашему, российскому гражданину за убийство этого самого авиадиспетчера?

— Ну, что-то вроде восьми лет…

— Так точно, справочник ты мой! Его осудили