Шрифт:
Закладка:
Глава 30
Жанна курила буквально одну сигарету за другой:
— Ну давай, Сергеев, я по-братски поделюсь с тобой информацией. Тебе её недостаёт, что ли? Что ты хочешь узнать? Что народ думает? Народ одобряет.
— Что одобряет? — удивился я.
— Одобряет вмешательство со стороны в вопросы правосудия и справедливости. Хочешь ты этого или нет, от твоего желания ничего не изменится. Народ практически единогласен. Скажем так, кампания народной поддержки проходит под девизом: «собаке собачья смерть». Моё мнение ты даже не спрашивай, я тебе только констатирую факты. Практически в открытую в блогах, в «социалках» люди пишут о том, что если суды и милиция не справляется с беспределом в городе, то честь и хвала тем, кто осмеливается взять на себя функцию борцов за справедливость. Хочешь преступника найти? — вдруг спросила Жанна.
— Конечно, хочу. Это моя работа, — пробубнил я.
— Нет, Сергеев, ты меня не понял. Я понимаю, что это твоя работа. Кто-то совершает преступление, кто-то ловит преступника. Я не спрашиваю, хочешь ли ты работать, ты, в конце концов, взрослый дяденька и сам решаешь, где и кем тебе работать. Я спрашиваю, хочешь ли ты поймать убийцу? Вернее, опять не так! Эх, жаль, что я в Киеве училась, по-русски собственные мысли излагать плохо получается. Ещё раз попробую… Ты уверен, что ты ДОЛЖЕН ЕГО ПОЙМАТЬ?
Я опешил. Странный какой-то разговор у нас получается. Я, в принципе, не обязан задумываться об этической стороне данного вопроса. Есть преступник, который совершил уже не одно убийство. Есть те, кто обязаны его найти и обезвредить. Я в их числе. Дальше пусть решает суд, заслуживает он снисхождения или нет. Примет ли суд во внимание то обстоятельство, что преступник не преследовал корыстные цели, а желал лишь восстановить справедливость, как он сам её видел? Вряд ли. Это самосуд, который не поощряется законом ни в одной цивилизованной стране.
— Ты думаешь, что суд накажет этого преступника по полной программе? — я даже вздрогнул, когда Жанна произнесла эти слова. Мысли она, что ли читает, ведьмочка доморощенная? — Да, наверно, ты прав, осудит. Но справедливость восторжествует. Да, присудят ему, скорее всего, пожизненное. Но для людей он останется народным героем…
— Ты с ума-то не сходи! — я говорил зло, но спокойно. — Не может убийца стать народным героем. Он лишил жизни нескольких людей. Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что их жизнь прервалась в самом начале. Они могли стать хорошими людьми, замечательными супругами, отличными родителями… Да, именно! — Жанна поморщилась от моих слов, — У них бы родились дети, у тех свои дети… А так эта цепочка прервалась. Они не будут жить сами, не родят детей, не станут писателями, учёными, космонавтами, артистами, талантливыми поэтами и певцами… Они никем не станут. А их родители? Им-то за что всё это? У одного из погибших от инфаркта умерла мать и застрелился отец. Это что, побочный эффект справедливости? Не слишком ли высокая цена?
— Хорошими людьми, говоришь, могли бы стать? — Жанна говорила тихо и спокойно, в её голосе не чувствовалось никакой злости, но от этого её слова становились только страшнее. — А что ж не стали? Не дети, поди! Взрослые люди. Если они такие хорошие, то, как могло такое произойти? Папенькин сынок напивается до беспамятства, накачивается виски, садится за руль и сбивает беременную женщину. Он отвечает за содеянное? Вообще, он за что-нибудь отвечает? За свои поступки, за образ жизни, за того ребёнка, который мог и должен был родиться, но не родился? — её голос звучал ровно и обыденно, как будто она делилась рецептом пирога. — У него был шанс стать человеком. Всего один шанс. Если бы он на суде попросил прощения за совершённое им ужасное преступление у родных сбитой им женщины, у судей, у себя самого, в конце концов, если бы он сам попросил суд назначить ему самое суровое наказание, сел бы в тюрьму, вот тогда бы у него был шанс стать человеком. Да, такое может произойти. Сколько бывает аварий, когда гибнут люди?! И всегда в этом кто-то виноват. И этот кто-то может искупить свою вину по совести, по справедливости, по закону и по суду. Но суд ни одного из них не приговаривает к реальному сроку. Они льют слёзы на процессе, обеляют себя, как могут, цепляются за адвокатов, за родителей. Они знают, что их вытащат, спасут. От чего? От тюрьмы? От самих себя? От совести? Есть она у них, эта совесть? Если бы была, они бы сами в тюрьму попросились. А так образовывается порочный круг. Обезумевшие родители суют деньги кому только можно — ментам, прокурорам, судьям, адвокатам, сами становятся соучастниками и лишают тем самым своих детей шанса исправиться и стать теми самыми людьми, которыми они уже не стали.
— А в тюрьме стали бы? Что ты об этом знаешь?!
— Я не ребёнок, Сергей. Я много чего в этой жизни уже знаю и много, чего видела. В тюрьме у них, по крайней мере, было бы время подумать, как жить дальше и каким образом использовать данный им шанс стать человеком. А людьми они могли бы стать уже на суде. Им всего-то и надо было попросить прощения у родителей убитых ими людей, сказать всего несколько слов: «Простите меня, если можете! Я очень виноват!» И всё. И попросить судью вынести самое суровое решение по их делу. Признать свою вину и смириться с суровостью приговора. Кто-то из них поступил так? Кировский так до последнего талдычил, что он вообще ни в чём не виноват и, дескать, это вообще не он сбил женщину…
— Хорошо… — я немного подумал, мысленно согласился с некоторыми доводами Жанны, поразмыслил о том, можно ли делиться с ней информацией, а потом, махнув рукой на все тайны следствия скопом, продолжил, — А про последнее убийство тебе тоже всё известно? Его-то мы с Сашкой не обсуждали в Поляне.
— Ну, кое-что… То, что в Интернете пишут…
— Я не знаю, что там пишут о вчерашней аварии, но, я так понимаю, что ты полностью в курсе, поэтому не вижу смысла что-то от тебя скрывать. Ты в курсе, в чём обвинение было? Ведь девушка защищалась от насильника. Она, если, конечно,
