– Нет, приятель, брось меня уговаривать. Я уже менял – или думал, что менял – чужие судьбы. Пусть моя собственная идет сама по себе, как ей вздумается.

Гауна не мог настаивать, потому что вернулась Клара. Она вошла с подносом и подала им кофе. Они заговорили о свадьбе.

– Мне придется пригласить доктора Валергу и ребят, – намекнул Гауна.

Как всегда, Табоада возразил:

– Доктора каких наук? Оставь пожалуйста… Все, что он умеет, – это нагонять страху на детей и на слабоумных.

– Как вам угодно, – ответил Гауна, не обижаясь, – но мне придется его пригласить.

– Лучшее, что ты можешь сделать, Эмилито, – вкрадчиво сказал Табоада, – это порвать со всеми этими людьми.

– Когда я с вами, я думаю, как вы, но они – мои друзья…

– Не всегда можно сохранить верность. Наше прошлое, как правило, – сплошной позор, и нельзя быть верным прошлому за счет измены настоящему. Я хочу сказать, что нет ничего хуже, чем не прислушиваться к своему внутреннему голосу.

Гауна не ответил. Он подумал, что в словах Табоады есть доля правды, а главное, у колдуна будут веские аргументы, чтобы вогнать его в краску, если он попытается спорить. Но он твердо знал, что верность – одна из самых главных добродетелей, и даже подозревал, припоминая только что услышанные путаные фразы, что Табоада был того же мнения.

– Для меня в свадьбе самое худшее шум и суета, – признал Табоада, словно размышляя вслух.

– Мы могли бы никого не звать и ничего не устраивать, – предложила Клара.

– Я думал, что для девушек самое важное – подвенечное платье, – сказал Гауна.

Табоада зажег новую сигарету. Его дочь вынула сигарету из отцовского рта и раздавила в пепельнице.

– На сегодня тебе хватит, – сказал она.

– Только поглядите на эту малявку, – беззлобно заметил Табоада.

Гауна посмотрел на часы и поднялся.

– Не поужинаешь с нами, Эмилио? – спросил Колдун.

Гауна заверил, что его ждет Ларсен, и стал прощаться.

– У меня есть просьба к вам обоим, – объявил Табоада, поправляя подушки, чтобы сесть поудобнее. – Когда пойдете гулять, добегите до улицы Гуайра и, сделайте милость, посмотрите мой домишко. Не бог весть что, но мне кажется, что для людей работящих не так уж плохо. Это мой свадебный подарок.

Оставшись один, Гауна подумал, что Кларе будет труднее бросить отца, чем ему – Ларсена. Какой Табоада ни колдун, все же он достоин сочувствия, и Гауна решил, что отнимать у него дочь – большая жестокость. Клара, вероятно, чувствовала то же и, однако, ничего не говорила ему. Гауна недоверчиво спросил себя, неужели Клара так же сердится на него за это, как он на нее.

XXIX

Они были так заняты своим новым домом, что сам факт свадьбы – церемония, свидетелями на которой были дон Серафин Табоада и дон Педро Ларсен, – потеряла для главных действующих лиц свою значимость и слилась с прочими делами и заботами суматошного дня. Табоада и Ларсен не разделяли этого безразличия.

Табоада, как и обещал, подарил молодоженам дом на улице Гуайра – свою единственную собственность. Гауна взял на себя заботу о закладной – предстояло выплатить всего несколько взносов. Когда Гауна и Клара сказали, что не могут принять такой крупный подарок, Табоада заверил их, что денег, получаемых за консультации, вполне хватает на его не слишком бурную жизнь.

Хотя молодые никого не приглашали, они получили подарки от Ламбрускини, от товарищей по мастерской, от турчаночки и от Ларсена. Последний наверное совсем разорился, потому что преподнес им столовую мебель. Бластейн – директор труппы «Элео» – прислал им смеситель для коктейлей из белого металла, который Гауна потерял при переезде. Все соседи знали, что они поженились; однако чересчур тихая свадьба вызывала кое-какие пересуды.

Гауна попросил у Ламбрускини отпуск, и две недели они трудились в доме не покладая рук. Молодому человеку это было так интересно, что он и не вспоминал о проблеме утраченной свободы; все его внимание было теперь сосредоточено на закладной, расстановке мебели, водостойкой краске, циновках, полочках, нагревательных колонках, электропроводке и газе. С особой тщательностью он соорудил маленький шкафчик для Клариных книг – та очень любила читать.

В спальне они поставили двуспальную кровать; когда он предложил купить койку на случай, если кто-то из них заболеет, Клара ответила, что болеть им незачем.

В кафе «Платенсе» он захаживал очень редко – лишь затем, чтобы не подумали, что обижен, или презирает друзей, или Клара держит его на привязи. В первый вечер, когда они собрались в доме Валерги, Антунес, чтобы досадить Гауне, спросил:

– Вам известно, что наш приятель, присутствующий здесь, связал себя узами брака?

– А можно узнать, кого он осчастливил? – спросил доктор.

Гауна подумал, что это неведение должно быть притворным и что дело принимает неприятный оборот.

– Дочь Колдуна, – сообщил Пегораро.

– Девушку я не знаю, – серьезно отозвался доктор. – Отца да. Стоящий человек.

Гауна посмотрел на него с доверчивой признательностью, вспомнив, с каким презрением неизменно отзывается о Валерге сам Табоада. В то же время его пронизала тревога при мысли, что, пожалуй, это презрение оправданно. Чтобы отогнать эти мысли, он заговорил.

– Мы поженились без шума, – объяснил он.

– Как будто им было стыдно, – заметил Антунес.

– Замечание не кажется мне удачным, – сказал Валерга, высокомерно глядя на Антунеса и глотая звук «а» в первом слове. – Одним людям нравится тарарам, другим – нет. Я женился, как Гауна, без пышных церемоний и без толпы зевак, – он обвел всех вызывающим взглядом. – У кого-нибудь есть возражения?

Конечно же, в последнем слове почти ничего не осталось от звука «о».

О приключении на озерах Гауна почти не вспоминал; но как-то ночью, когда ему не спалось, он снова вернулся к этой тайне и с нелепым восторгом поклялся себе обязательно в будущем ее раскрыть, а также не забыть о своей клятве. Он был уверен, что если когда-нибудь встретит рассвет в парке Палермо, само место подскажет ему разгадку. Кроме того, надо еще раз расспросить Сантьяго. И подумать только, что, быть может, Немой знает правду! Нужно обойти все кафе и, если понадобится, набраться смелости, взять напрокат смокинг и появиться в Арменонвиле. Вдруг какая-нибудь девушка-танцовщица, если угостить ее рюмкой, вспомнит, что она видела или что ей рассказывали.

Думал он и о том, что собирался подраться с Баумгартеном. Он знал, что непредвиденное стечение обстоятельств заставило его отложить стычку, а потом и вовсе забыть о ней; но знал он и то, что если бы публика была осведомлена о сути дела, все решили бы, что он трус. И у него не было уверенности, что они были бы так уж неправы.

XXX

В те годы с деньгами было туго; чтобы платить по закладным, им приходилось кое в чем себе отказывать. И все же они были счастливы. Закончив работу, Гауна шел домой; по субботам они спали после обеда, а