Шрифт:
Закладка:
Есть рецепт, который позволял бы скреплять, а не разъединять Россию? Простого рецепта, конечно, нет, у сложных проблем сложные пути решения. Но, среди прочих мер, необходимо разрабатывать и вводить в школе новый предмет, который я бы назвал «этничеcкая этика». Мы должны знать и учитывать при общении религиозные, этнические, культурные, исторические особенности друг друга. Но «этноэтику» должны разрабатывать специалисты.
Сейчас иметь национальность вроде как неприлично. Как сказал один из дикторов «Эхо Москвы»: «Я вообще не знаю, что такое национальный вопрос. Лично я по национальности москвич». Ну, что ж, бывает… Но если у тебя проблема с национальной самоидентификацией, это не значит, что и другие не помнят, какого они роду-племени. Помнят. Для многих она определяющая. Иных «москвичей» я потом встречал в Иерусалиме и на Брайтон-Бич. С этим надо считаться и этим заниматься. А у нас не занимаются. Вообще!
Вспоминая развал СССР, я никак не могу забыть, что многие пламенные интернационалисты оказались на поверку махровыми националистами и растащили страну на куски, на этнократические лимитрофы. Мы сейчас стоим перед той же самой опасностью, властью не осознанной и замалчиваемой в СМИ. Разработка этнической этики — одна из самых важных задач, в том числе и для журналистики.
— Сохранение национального языка для относительно небольших народов — это сверхценностная задача. И писатели здесь играют важнейшую роль. У нас литература создаётся более чем на 70 языках, а самих наречий намного больше, как считают специалисты. В государственной политике это обстоятельство почти не учитывается. Судите сами: во время церемоний открытия и закрытия Года литературы не прозвучало ни одного имени национальных писателей, ни классиков, ни современников. Ни одного. На месте народного поэта Дагестана, Хакасии или Калмыкии я был бы глубоко оскорблён таким отношением. Мы в «Литературной газете» опубликовали тогда гневное письмо президенту В. Путину 15 народных писателей из автономий. И что вы думаете? Не последовало никакой реакции. Думаю, сей факт от него просто скрыли. В многонациональной стране это серьёзная ошибка. Национальные писатели, пишущие на своих родных языках, всероссийскому читателю не известны, хотя есть среди них очень талантливые. Представляете, если бы не переводили Гамзатова, Кулиева, Айтматова… Откуда мы бы знали, что они есть? Это очень важный момент. Сравнительно недавно пришлось долго объяснять членам наградного совета Министерства культуры, почему классик адыгейской литературы Машбаш имеет все основания носить звание Героя Труда.
Как-то разговаривал с моим другом, народным поэтом Татарстана по поводу сочинений Гузели Яхиной. Я ему говорю: «Книга-то слабенькая, по-русски написанная кое-как. Неужели никто в татарской литературе больше ничего не написал об этом сложном послереволюционном периоде?» «У нас, — говорит, — есть более правдивые и талантливые вещи об этом на татарском языке, но их не переводят, поэтому их никто не знает». И теперь получается, что есть единственная русскоязычная, но татарская писательница Гузель Яхина, автор книги «Зулейха открывает глаза». Бред!
У нас вообще с продуманной культурной политикой плохо. А с культурной межнациональной просто катастрофа. Если уж вы взяли на себя такую ответственность, как создание и сохранение многонационального государства, то обязаны сделать всё, чтобы ни один народ не чувствовал себя ущемленным, начиная с самого многочисленного — русского. Самые ранимые, чувствительные к языковым обидам среди других — писатели. Я, кстати, не раз обращался к президенту, просил вернуть в министерство культуры издательское и книжное дело, толстые журналы, ярмарки, грантовую поддержку авторов. Это же смешно, когда изящная словесность относится к министерству цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации. С какой стати? Почему тогда лесное хозяйство не в Минцифре? Бумагу для книг ведь из древесины изготавливают?
— Все девяностые годы шло целенаправленное разрушение образования и вымывание из гуманитарных дисциплин всего того, что называется патриотизмом, который есть позитивный миф. Мобилизующий миф. Вместо него насаждалась автофобия, самоедство — презрение ко всему своему. Всё ставилось с ног на голову. Советский период подавался одним сплошным ГУЛАГом. Помню, один режиссер устроил мне в эфире истерику по поводу своего репрессированного отчима. Слово за слово. Выяснилось, что служил отчим бухгалтером на крупной стройке, входившей в систему Гулага. Там же и сел. Возможно, за политику. Но скорее всего, за двойную бухгалтерию. Тоже жертва Берии!
Сейчас идёт медленный процесс восстановления нормального отношения к своей стране. И, кстати говоря, «Литературная газета» ещё в нулевые годы одна из первых развернула дискуссию по поводу необходимости создания позитивного курса отечественной истории, который потом получил дурацкое название «Единый учебник истории». Как бы то ни было, внятные учебники истории, наконец, появились. Но Сталин осудил «школу Покровского», а мы? У нас до сих пор на общегосударственном уровне не дана историко-политическая оценка девяностым годам и людям, возглавлявшим тогда страну. А без этого настоящего очищения не будет.
— Где проходит тонкая грань между публицистикой, журналистикой и художественным словом?
— Членения на жанры никто не отменял, но границы между ними зыбкие и подвижные. Публицистика, эссеистика — это особая статья. Я начал активно работать в этом «дискурсе» с конца 1980-х, а 1990-е стали для меня временем публицистики. Ситуация в стране, если помните, менялись так стремительно, что сначала это вызывало надежды, далее — недоумение, потом — отчаяние. А как это всё писателю держать в себе? Терпеть до очередного романа или пьесы? Невозможно, ведь тебя просто разрывает изнутри. На какие-то факты нужно было реагировать сразу, иначе пролетят, как курьерский поезд, и скроются из вида. И я реагировал, да так, что из-за моей статьи «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», которая вышла в «Комсомольской правде» 6 октября 1993 года, газету даже закрывали, ведь это был единственный в открытой печати протест против расстрела Белого дома. Потом я вернулся к этой теме в романе «Замыслил я побег».
Для прозаика очень важно не копить в себе публицистическое брожение, потому что проза требует полифоничности, ты должен попытаться понять всех, подняться над ситуацией. Проблема многих современных романов — о 1990-х и нулевых годах — вот в чем: авторы всё то, что не сказали в публицистике, «сгружают» в беллетристику, а беллетристика не свалка. И у них герои общаются так, точно надиктовывают статьи. Даже таких гениев, как Тургенев, Толстой, Достоевский излишняя публицистичность портит. Что же говорить о нас, малых мира сего?
Впрочем, публицистика — это тоже изящная словесность. Я насыщаю ее сравнениями, метафорами, гиперболами, начиная с названий: «От империи лжи — к республике вранья», «Лезгинка на Лобном месте», «Россия в откате» и т. д. Кажется, я на сегодня единственный прозаик, выпустивший столько публицистических книг — более десятка. Все мои статьи, эссе, даже интервью не остались в подшивках газет и в архивах сайтов, я их собираю в книги, переиздаю. У меня сейчас выходит 12-томное собрание сочинений, где публицистика присутствует в нескольких томах. Скоро выйдет трехтомник моих интервью с 1986 по 2020 год в ИД «Аргументы недели». Наше с Вами беседа туда, увы, уже не попадает. А вот в очередной сборник моей публицистики, которые регулярно выпускает издательство «Книжный мир», обещаю, попадет. Когда готовлю переиздание, перечитываю мои давние статьи, с чем-то теперь не соглашаюсь. Что-то сейчас я бы сказал по-другому. Тем не менее, ничего не убираю, оставляю как есть. Это уже история. Зачем морочить потомков? Я думаю, во мне прозаик и публицист друг другу помогают. Симбиоз.
