Глава 51

Он поднялся по четырем пролетам скрипучей лестницы в две маленькие комнаты на верхнем этаже вонючего многоквартирного дома. На лестничной клетке стоял густой запах плесени и отчаяния. На его стук никто не ответил, поэтому он вставил ключ, толкнул дверь и вошел в жалкую лачугу, которую она называла домом. Его встретила вонь фекалий – она снова испачкалась. Отодвинув занавеску в ее спальне, он увидел ее иссохшее тело, свернувшееся калачиком на куче грязного белья на потертом матрасе.

Он посмотрел на старуху с презрением. Как она смеет жить так долго? Ее печень, изъеденная многолетним пьянством, перестала выполнять свою работу. Пожелтевшая кожа потрескалась и стала грубой, как пергамент. Гноящиеся язвы горошинами покрывали ее распухшие ноги. Волосы поредели и превратились в спутанную массу ржаво-серого цвета. Ее ногти утолщились и расщепились; паутинки вен на лице извивались в лабиринте красных и синих тонов, как взорвавшиеся петарды.

– Ты и так прожила достаточно долго, не так ли? – пробормотал он. – Никто не будет сильно скучать по тебе, по твоим пожелтевшим зубам, слюнявому рту и истощенному телу. Ты никому не нужна. Ты не можешь поднимать или переносить вещи, или успокаивать другого человека, приглаживая его волосы, или обнимать его, когда ему больно. Ты даже не можешь подтереть свою собственную тощую задницу. Ты бесполезна. Неприятный довесок, подобный прыщу на щеке или язве на губе. Ты не можешь произвести ничего ценного или полезного. Ты можешь только брать, потребляя драгоценные ресурсы, предназначенные для молодых, сильных людей. Самое милостивое и полезное, что ты можешь сейчас сделать, – это просто умереть, освободить себя и меня от бремени жалкого существования, которое вряд ли заслуживает того, чтобы называться жизнью.

Ему было больно думать обо всех мужчинах, которые с радостью пользовались этим телом, когда оно было молодым, гибким и гладким. И все же никто из них не должен был заботиться о нем сейчас, когда оно приходило в упадок.

Он вспомнил, как впервые увидел своего отца. Ему всегда было интересно, кто он такой, но особой надежды выяснить это у него не было. Так много мужчин отдавали свои чресла его матери, что вариантов было множество. И все же в тот день, меньше года назад, когда он увидел этого человека, то сразу все понял. У них было одинаковое телосложение, одинаковая форма головы и бледная кожа, одно и то же ничем не примечательное лицо с пухлыми щеками и округлым подбородком. Но главным признаком оказалась походка. То, как они оба при каждом шаге выставляли вперед плечи, с некой надменной важностью, словно бросая вызов кому-то, кто мог бы противостоять им. Его мать всегда говорила ему, что человеку его положения глупо изображать такую походку, но это не было притворством – это была его природа.

В тот раз, теплым весенним днем, он проследовал за отцом несколько кварталов по Бродвею, отставая ровно настолько, чтобы его не заметили. Он еще не знал, что делать с этой информацией, но всему свое время.

Его мать пошевелилась и застонала, затем громко рыгнула. Тонкая струйка слюны потекла у нее изо рта на испачканную наволочку. Вздохнув, он подошел к кухонной раковине, нашел не слишком отвратительную мочалку и полотенце и вернулся к кровати, чтобы смыть экскременты с тела своей матери.

Глава 52

Рассвет понедельника выдался ясным и теплым. Проснувшись до того, как зазвонил будильник, Элизабет встала и выглянула в окно. Земля все еще была влажной после вчерашнего дождя. В утреннем воздухе поднимался пар от тротуаров. Ей не терпелось попасть в «Геральд», поэтому она решила приехать пораньше и закончить статью там. Она беспокоилась о Кеннете Фергюсоне. Поскольку от Джеймса Гордона Беннетта до сих пор не было ответа, она понятия не имела, получил ли он ее телеграмму.

Она приехала в «Геральд» как раз тогда, когда солнце стояло достаточно высоко в небе, давая понять, что день обещает быть жарким. Однако было еще довольно рано, и в редакции почти никого не было, за исключением пары копирайтеров и нескольких сонных репортеров, дремавших над наполовину законченными статьями или потягивающими кофе в круглосуточном кафе на Уильямс-стрит. Устраиваясь за своим столом, Элизабет с трудом могла сосредоточиться, так как беспокоилась о Фергюсоне. Всякий раз, когда она слышала шаги в коридоре, то поднимала голову, надеясь увидеть его бодро шагающим по коридору. Наконец, закончив со своей статьей, она встала из-за стола как раз в тот момент, когда часы пробили девять. Она немного волочила ноги, пока шла в кабинет своего редактора, представляя его, избитого и в синяках, томящегося в мрачных стенах тюрьмы.

Но когда она вошла в его кабинет, то была вне себя от радости, увидев его знакомую фигуру, хотя и несколько потрепанную, стоящую перед столом. Его правая рука была забинтована – из-за повреждений, которые он получил, когда врезал кулаком в челюсть Томаса Бирнса. На его лице были видны порезы и синяки, и держался он скованно. Но она ожидала гораздо худшего и была вне себя от радости, увидев его живым.

– Доброе утро, мисс ван ден Брук, – сказал он с печальной улыбкой, когда она вошла.

У нее возникло желание обнять его, которое она подавила, но не смогла скрыть широкой улыбки на своем лице.

– Признаюсь, я очень рада вас видеть.

– Я должен поблагодарить вас за мое относительно быстрое освобождение, – заметил он, осторожно опускаясь на стул.

– Значит, мистер Беннетт получил мою телеграмму?

– Все верно, и смог обеспечить мою свободу. Очевидно, некоторые мужчины в этом городе имеют даже больший вес, чем Томас Бирнс.

– Почему вы так сильно ненавидите детектива Бирнса?

– Он хулиган. И полицейский-взяточник – я уверен, что он числится в штате Таммани-холл.

– Это кое-что мне напомнило, – сказала она, доставая из сумочки сложенный листок бухгалтерской книги и показывая его ему. – Вы знаете, что означает «АТА»?

С минуту он изучал его.

– Это плата за «защиту» полиции. АТА – это ассоциация торговцев алкоголем. Это прикрытие для полицейских, чтобы вымогать деньги. Где вы это взяли?

Она рассказала ему о налете на салун Шваба прошлой ночью и о выводе Джоны о том, что полиция посылала Швабу сообщение.

– Полагаю, что ваш друг прав. Судя по всему, Бирнс выжимал из Шваба деньги, а Юстус возразил против последнего повышения ставки. Вероятно, он отказался платить, и Бирнс решил преподать ему урок.