Шрифт:
Закладка:
Стелилась перед ними необъятная скатерть зеленая, пышно затканная лесными разговорами, да бисерными узорами луговин в цветах-самоцветах, да синелью-канителью речной, золотой да серебряной, да яхонтовым блеском солнечным…
Сумарок ногами укрепился, освоился малость и — в рост выпрямился, руки раскинул.
Не нашлось слов, чтобы восторг, грудь теснящий, выразить.
Просто завопил во все горло.
Закрыл глаза, почуял — точно веса не имеет, точно вовсе земля не держит.
Точно было уже…
Было уже…
— Ну, хорошего понемногу, Сумарок! — Амуланга окликнула, из дум выдернула. — Эдак тебя насквозь просквозит, слезай давай.
Делать нечего: поворотился Сумарок обратно.
***
Долго ли, коротко ли, село солнце, сделалась ночь.
Амуланга, позевывая, спать-почивать засобиралась.
— Ты тоже не теряйся, ложись. Отдохнешь порядком, утром только придем.
Сумарок кивнул, вздохнул украдкой. Кабы его воля, всю ночь так у окна провел. А еще лучше, коли пустили бы его в головной возок…То-то, верно, оттуда привольно, весело смотреть!
Как стемнело, на всех возках зажглись огни опояской. А самый большой просиял во лбу головного. Словно мало того было, Коростель трубил в рог лубяной: кричал тот рог истошно, далеко тот крик несся…
Устроил себе Сумарок постель на лавке, лег.
Не думал, что заснуть сумеет, однако качение мягкое сморило, да и в дороге устал порядком.
Сон чудной привиделся.
Видел Сумарок себя со стороны, в белом просторном кафтане тонкого сукна, в горенке из стекла и железа, с пребольшими окнами. А за окнами теми — глухо, черно, тоскливо, точно в проруби, только льдинки малые поблескивали.
Стоял он будто бы над столом каким, водил пальцами по песку, мягкому да белому, податливому, узоры чертил-выводил. А потом задумался, улыбнулся и переплел кисти — так, что легла на стол птица черная…
Пробудился. Ровно стукнуло мягко в подбрюшье возку.
Или камень под обод угодил, подумалось Сумароку в зыбком мареве послесна.
Приподнялся, сел. Тихо было; поскрипывал, покачивался на ходу возок.
Амуланга спала на спине, раскинувшись, укрыв лицо острым голым локтем. Светцы погасили, кроме одного, что над столом укреплен был. Позванивало на том столе что-то из поделок Амуланги, перекатывалось.
Сумароку на ум вдруг впало о курятине вареной, сам удивился — кажись, привычен был долго без еды обходиться. А тут само в голову вкралось.
Решил пройтись.
Для нужды телесной приспособили отдельный закуток, хитро устроенный. Амуланга да Коростель про него особо толковали: мол, дорога не ближняя, а как людям быть? Вот и придумали: будто отхожее место в закуток перенесли, только не яму выгребную под прорезью учинили, а бочку с водой, а в бочке той поселили траву поедучую, что у стоков любила жить да пожевать. До всякого сора-нечистот была та трава большой охотницей. Случалось, и птицу больную прихватывала.
Амуланга клялась, что после травы вода прозрачна, как журавлиный глаз, даже пить ее можно.
— Сильно, — уважительно отвечал на это Сумарок, но пробу не снял, отказался.
В нужном закутке малый светец устроили, а сверх того — умывальную чашу-рукомойники с мыльным корнем. Сумарок такому порадовался: свой запас у него почти вышел, угля толченого лишка осталась.
Умылся, постоял немного, пальцы холодные к затылку прижав — как клюнула его плетка-говорушка, так ломило с той поры от случая к случаю. Хотел к себе идти, спать-досыпать, но учуял гарное.
Ну как пожар?
Встревожился, на запах пошел, а там — молодой дружинник лопоухий в сенях на мостках, самокрутку курит. Видать, таился, чтобы старший не прознал.
Испуганно оглянулся, по-мальчишески пряча руку за спину:
— Ты чего здесь шатаешься? Нельзя! Иди себе, — насупился, силясь строгим казаться.
Сумарок плечами пожал, развернулся, и боковым зрением уловил смутное движение в быстром русле темноты.
Замер, вглядываясь. Лес близко к просеке подступил, ветки над самой головой мелькали, точно стремниной черной сносимые. Или примарилось?
Дружинник за его взглядом потянулся, тоже подбородок задрал.
— Что там? — спросил неожиданно тонким голосом.
— Привиделось, верно, — успокоил отрока Сумарок. — Ты бы тоже на ветру не стоял. Застудишься же.
Паренек приосанился.
— Не мамка ты мне, не отец да не брат, чтобы началить…
— Как скажешь, — покладисто улыбнулся Сумарок. — Звать тебя как?
— Василек, — назвался дружинник, насупленно из-под бровей на чарушу поглядел.
Сумарок руку протянул, как равный равному.
— Будем знакомы, Василек. В дороге хорошо вместе держаться добрым людям.
— И то верно, — степенно отвечал Василек.
И неожиданно улыбнулся, показав щербатый рот.
Ложиться чаруша не стал, к окну подсел.
Было то окно затянуто тонкой сотовой корочкой паучьего стекла. Сумарок задумчиво провел пальцем по холодному. Знал такие.
Сотворяли их в лугарах, что тем промыслом издревле жили.
Так поступали. Сооружали короба наподобие ульев-пчельников, мастерили пяльцы-рамки, протягивали жилки тонкие, ставили в те короба, а новоселом пускали стеклянного паука.
Обживал рамку паук стеклянный, прял свою пряжу, старался…Добытчик смотрел, чтобы муки-песчанки кормовой вволюшку было, чтобы хорошо паутина встала, а после отселял труженика на другую рамку.
Готовое изделие вот, с рук сбывал.
Товар-то сходный…
Мягкими прыжками обгонял самоходец лес-зверь, стлался колючей хвойной волной. Непроглядная тьма, и света луннаго здесь было не достать, вовсе от лугаров да узлов далеко.
Потер Сумарок глаза. И — будто ключ холодный в лицо ударил-ошпарил — отшатнулся, а в окошко наискось стрела влетела.
Короткая, а злая, тяжелая — с хрустом нити стеклянные прорвала, влепилась в полок наискось, задрожала хвостом оперенным.
Моргнул Сумарок, а дверь в их возок отпахнулась, впуская крик Василька:
— На скаку бьют! От окон прочь!
Подхватилась стража по тревоге.
Разбуженная Амуланга, злая, как кошка, ругалась шепотом.
— Что за шуты гороховые, головы соломенные, чего не спится им, голозадым? Нешто думают, мы их стрел убоимся?
Дружина испуга не казала: одни окна ставнями позакрывали, у других с самострелами-сороками рассредоточились, изготовились дать отпор.
Сумарок урвался в сени, подглядел, за скобу держась: скакали в темноте сильные кони, ровнехонько бок о бок с возками ход держали, а на тех конях — всадники лихие, из луков стрелы метали.
Видать, огней на возках
