возьмет, а на всем скаку — попробуй, дотянись! Обрежешься!

Видно было, что Коростель упряжкой гордился. И то верно — главный рулевой-правильщик, человек важный.

Показал чаруше, как возки меж собой хитро повязаны цепами, как лежат поверх них мостки для переходов, как лесенки по хребту тянутся, чтобы сподручнее было латать, коли случится досада, как тянется вдоль каждого опояска с огнями-светцами, что в темноте загораются.

Дорогу, жилу-ток, чаруша сам чуял: будто пальцы к запястью прижал. Билось-отдавалось толчками горячими.

Живой поток под землей шел, близко-близко, да сильный, стремительный.

Коростель подлез под брюхо возку, показал Сумароку полоски на днище.

— Железо это с глубины взято, молвят, от самих Колец Высоты отнято. Я чаю, коли в шарик такое железо скатать, да по жилке голой пустить — побежало бы, что кораблик весенний по ручейку. Они с жилой-током сродцы, один другому откликается. Под самой головой клык имеется, клык этот ныне в ножны увязан, печатями запечатан. Перед самой дорогой отпустим, так он глубоко уйдет, жилу-ток клюнет, через нее силу потянет, а сила та побежит по этим вот полосочкам, как кровь по жилочкам, побежит-взыграет, за собой поманит…

Покачал головой Сумарок, спросил уважительно:

— Неужель надо всю дорогу в голове этой сидеть, глаз не смыкать?

Коростель выпрямился, руки на пояс широкий положил. Весь кушак у него был в навесках да карманцах, а поверху рубашки простой — душегрея кожаная, тоже в зепях нашитых.

Сразу видно делалось, деловой человек, занятой-мастеровой.

Молвил Коростель:

— Всю не всю, а есть, чаруша, опасные переходы: или лугар какой близко, или пастбища, а то лес со зверятками, вот там лучше начеку быть, в оба глядеть. Амуланга расскажет-покажет после: от каждого возка у нас цепочка-снурок протянуты по всей упряжке, ежели за ту цепочку потянуть, так загремят колокольцы, узнают в других возках, что дело неладное какое творится…

Сумарок склонялся к умным речам с большим прилежанием.

— А сам путь нельзя перерезать, перегородить?

Коростель плечами повел, к голове подвел.

— Гляди сюда, чаруша — борода железная веником. На всем скаку любое препятствие прочь сметет, как скребок — ветошь. Для того и свет-рев придуманы, чтобы не зашибли человека али скотину безвинную…

Задумался Сумарок.

— Ну а коли найдутся бойцы-молодцы умелые, прыгнут с коней на самые возки, крючьями удержатся за лесенки?

— А коли так, то на такой случай едут с нами хороборые из вольнонаемных. Дружина малая, да удалая, набольший у них сам Репень, что князю в бороне верой-правдой служил. Уж они отпор дать горазды!

— Здорово, — проговорил Сумарок раздумчиво, нахмурился.

Слыхал он что-то про Репня, да не больно завидное, чем-то нехорошим парень приличился. Однако наперед худое думать не взялся, заглазно по молве налетной о человеке судить — последнее дело.

— Одна беда, до сих пор общее имя не измыслим. Кто ниткой-иголкой зовет, кто караваном, мне вот упряжкой кликать ближе…

— Я бы поездом нарек, — молвил Сумарок, пояснил, смутившись. — Ну, как свадебный. Только такой вот, самодвижущийся.

— А что, мне нравится, — Коростель прищурился, почесал в затылке, губами подвигал, будто стебелек жевал. — Поезд! Важно!

Всего возков было шесть, да голова — седьмая.

Бочки с черным медом особым манером сложили, закрепили, чтобы не случилось урона в дороге: заняли бочки хвост, пятый да четвертый возки. Были те возки глухие, без оконец, без светцов — Коростель толковал, что вар, пока дышит, пока вовсе не отвердеет, до огня живого жадный, пышно пышет, ярко горит.

А в третьем возке малая дружина вольная расположилась: вкруг стола длинного собрались, кости метали. Девятерых молодцев насчитал Сумарок бегло, из них один вовсе парнишка молодой, едва-едва из отроков, еще губы не обросли.

Коростель к ним Сумарока подвел; Сумарок поклонился первым, как водится.

— Поздорову, молодцы. Путь-дорога.

Откликнулись молодцы вразнобой, кто улыбнулся приветно, кто вовсе промолчал.

— Путь-дорога, коли не шутишь, — ответствовал невысокий, осанистый парень с коротко обрезанными волосами, в снарядном доспешье.

Без спешки приблизился.

— Сам кем будешь?

— Сумароком люди называют, чаруша я.

Невысокий обошел колючими глазами всего — от хвоста, высоко увязанного, до браслета — молвил через зубы.

— Ишь, смазливый…Я Репень, старшой над дружиной. Оружен ли, чаруша?

Сумарок на то лишь скупо улыбнулся: сам, мол, угадывай, на то ты и воин.

Репень губы поджал, но щупать не стал. Кивнул, к столу обратно отвернулся.

— Смотри у меня, под ногами не шарахайся, — проворчал. — Из моей воли не выходи. Свалишься-убьешься, значит, сам себе дурак.

Амуланга отвела Сумарока во второй от головы возок: была там устроена вроде как общая горница, с полатями вдоль стен, с полоками, со столом даже. Все — к месту причаленное, чтобы не сдвинулось-не сломилось в пути.

Нашлось там местечко и всяким коробам-бочкам, да прочей снасти для дорожных нужд.

— А чай, здорово утвердить такое под простых седоков: чтобы быстрее добраться без хлопот-забот, — вздохнул Сумарок мечтательно, пестерь и куртку свои укладывая на полок.

Амуланга поглядела странно.

— Будто мысли мои ведаешь, Сумарок. То же мы сейчас с Коростелем работаем. Жилы-токи, они ведь не везде лежат, отыскать-разведать их не каждому по силенкам. Но вот если бы их найти, да карту начертать, да соединить, то можно и на службу людям поставить.

Сумарок, как пеший ходок, воодушевленно закивал.

— То-то славно было бы!

— Чу! — Амуланга руку подняла. — Отправляемся!

И впрямь — покачнулся возок, точно в зад возку тому подналегли да толкнули. И, медленно, покатился сам по себе. Сначала тихо, а потом шибче, шибче, будто под горку!

Полетела нитка-низка, точно стрела, и не было ей преграды. Странно то Сумароку было: сам сиднем сидел, а за оконцем малым знай частили-рябили березки да рябинки, ельник да осинки.

Амуланга мурлыкала себе под нос, мастерила что-то на столе под оконцем. Видать, пообвыклась.

— Нравится? — спросила, заприметив, как чаруша в окошко глазеет.

— Очень, — выдохнул Сумарок восторженно.

Кукольница посмеялась беззлобно, отложила поделку, поднялась с места. Потянулась, сказала с подмигом:

— Айда, чаруша, что покажу.

Вышел Сумарок следом за Амулангой в открытые сени между возками. Глянул вниз — дух занялся. Мелькала земля под мостками, точно вскачь неслись.

Не ровен час, обнесет голову, свалишься — добро, если колесом-ободом не зацепит, не затянет…

Амуланга меж тем ухватилась за лесенку, закивала — мол, за мной давай. Чаруша последовал.

Так и выбрались; на самую горбушку взгромоздились.

Тут уже пришлось