обороне. Поэтому второй из моих конвоиров, не тыкун, схватил меня за руки, завел их за спину (я не сопротивлялся) и, похоже, хотел связать, но первый тут же разразился длинной тирадой, судя по интонациям — осуждающей, и второй нехотя отпустил меня и смотал недлинную волосатую веревку. Тирада сопровождалась выразительной жестикуляцией, и я предположил, что речь шла о том, что эта веревка вовсе не для того, чтобы вязать людей, — есть у нее какая-то другая функция, а веревки для людей они с собой не захватили, так что вязать пленника нечем. Второй что-то пробурчал в ответ, пронзительно глянул мне в глаза, угрожающе тряхнул рогатиной и махнул рукой, предлагая следовать за первым, который уже тронулся в путь.

Происходило это в лесу, на небольшой полянке, теплым днем, во второй его половине; в один из дней, затерянных в черт его знает какой далекой эпохе, и не было таких календарей, по которым можно было бы определить его. «Предполагалось, — размышлял я, послушно шагая за направляющим, — что окажусь я на среднерусской равнине, если исходить из моего родословного древа, насколько оно мне известно; хотя в такой тьме веков — какая уж родословная…» Но, откровенно говоря, народное Подмосковье это не было похоже до такой степени, до какой что-то вообще может быть непохожим на Раменский, скажем, район либо на окрестности Калининграда Московской обл. Возможно, какая-то из моих глубинных прабабуль происходила откуда-то — отсюда, одним словом. Потому что — где мачтовые сосны, где родные березы и не менее родственные липы? Увы мне, я их не видел, ни единой. Равно отсутствовали и дубы, клены, осины и прочая близкая им по духу флора. А присутствовало? К стыду своему, я просто не знал ни как эти деревья назывались (если только это вообще были деревья), ни даже — произрастают ли вообще такие на нашей многоликой планете, и был уверен лишь в том, что никогда в жизни…

— Эй, ну чего ты опять? Врежу ведь!..

На этот раз меня толкнули, видимо, чтобы направить на путь истинный: задумавшись, я несколько отклонился от маршрута, коим следовал передний, и меня тут же привели в чувство и дали понять, что вот это вот дерево — обликом оно напоминало бокал, из каких преуспевающие люди пьют шампанское, причем расширявшаяся наверху часть его состояла не из ветвей и листьев, как это бывает у нормального дерева, которому не приходится стыдиться своего уродства, — но из сплошной зеленой массы, наподобие кактуса, только иголок у него не было, их заменяло множество желтых подмигивающих глазков. Да, да, это самое, подтвердил на своем языке задний, тыкая в гладкий ствол пальцем, — его можно обходить только слева, — слева, вот так! — и ни в коем случае не справа, потому что тогда может последовать нечто нехорошее; что именно — осталось для меня неясным, хотя, изображая предстоящее, лапотный спутник чуть присел, округлил глаза и не то завыл коротко, не то залаял — во всяком случае, это не обещало ничего пристойного. Потом докладчик еще покрутил пальцем перед собой, рисуя в горизонтальной плоскости окружность, а потом широко повел рукой, как бы обозначая истинный масштаб этой окружности, то есть пространства, в котором следовало ожидать всяческих осложнений и неприятностей. Однако существовал, наверное, и некий способ отвратить грядущие беды, и именно с этой целью обладатель мокасин, успевший возвратиться к нам, покачал головой, протянул руку и решительным движением выдрал из моей прически несколько волосков (я едва удержался от рефлекторного противодействия), затем, присев, пальцем сделал в земле ямку, воткнул волоски туда и присыпал, как если бы то были саженцы, сложил ладони — вокруг рта и что-то вполголоса забормотал; второй в это время опустился на колени и дернул меня за руку, заставляя сделать то же самое, поднял лицо с закрытыми глазами и стал подвывать бормотавшему. Все это было небезынтересно, и даже весьма. Но еще более любопытным оказалось последующее: зеленый регулировщик лесного движения вдруг завибрировал (хотя стояло полное безветрие), и из устремленной в зенит чаши стали доноситься до нас некоторые звуки — словно пузырьки лопались, побольше и поменьше, то звонкие, то глухие; туземцы напряженно вслушивались. Мокасинщик поднял руки, словно молясь; рукав съехал вниз, и на левом предплечье я увидел черное пятно — кружок чуть меньше телефонного жетона. Точно такой же, какой был и у меня. Знак дримера.

Вообще, как правило, эти знаки у нас в ПС не возникают, они остаются на теле, спящем в яви. Но если хочешь — можешь сохранять его и здесь. Если тебе, например, нужно, чтобы тебя смог опознать кто-то, незнакомый, но нужный. Если ты действуешь не один, а в составе какой-то сборной команды.

Ясно. Минаева изолировали другие из той же кодлы, которую мы достаточно неопределенно именуем «противником». Сию минуту ждать от него помощи, как я и предполагал, не приходится. Наоборот, надо еще выяснить — не нуждается ли он сам в содействии. Однако ничто не указывало на способ, каким можно было бы узнать хоть что-то о моем союзнике. А чтобы найти такой способ, следовало прежде всего освободиться от моих опекунов.

Раздумывать не было времени. Стоя на коленях, я без труда перешел в стартовую стойку спринтера — и выстрелил собою, метнулся вперед, оставляя злосчастное дерево слева — чего мне делать, по их мнению, никак не следовало.

В самое последнее мгновение я сделал отчаянную попытку остановиться: мне почудилось, что перед моими конвоирами возник из ничего Минаев — и стоял уже в боевой стойке. Если бы я промедлил секунду-другую, мы сейчас оказались бы вместе…

Но было поздно. Дерево осталось в стороне, и я испытал знакомую дрожь, волной пробежавшую по телу; сердце дало сбой, потом застучало чуть медленнее, чем до сих пор; мгновенное головокружение налетело и скрылось; черная непроницаемая пелена повисла на долю секунды и растаяла.

Все это были обычные признаки перехода в иные пространства и времена. Кажется, от копьеносцев удалось оторваться. Но до целенаправленных действий по решению задачи было еще очень и очень далеко.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ПЕРЕХОД

Своды серого камня смыкались высоко-высоко, стены терялись в сумеречном свете, гулкий, круглый звук гонга возникал поминутно где-то за стенами, за цветными окнами, за полупрозрачными стеклами в частых свинцовых переплетах. Было пусто. Лишь каменное кресло в самом центре обрамленного камнем пространства — подобие трона. Я уселся. Гонг умолк. Было тепло. Возник неяркий, приятный свет. И в воздухе поплыл черный шарик величиной