Когда рифмовать строки выходит плохо, народ прощает венценосному сочинителю такое баловство, но у Стефана Лазаревича, как на грех, получалось выразительно, звучно и складно, поэтому начались пересуды - не своим делом занимается! - а кое-кто даже говорил, что сочинение стишков удаётся этому князю лучше, чем управление страной.

Особенно часто слышались такие суждения в первые годы Стефанова правления - дескать, он, как ребёнок, уцепился за юбку матери, и родительница заправляет всеми делами, а сынок потакает. Говорили, что слюнтяя в нём сразу видно, потому что стишки любит, однако Стефан Лазаревич не обращал внимания на эту болтовню и продолжал сочинять.

Затем стали говорить, что он не может жить в согласии с младшим братом и с племянником, зато сохраняет согласие с турками. Люди судачили, что из-за стихотворства их князь стал чувствительный. Брат слово скажет поперёк, а Стефан сразу обижаться и воевать.

- Был бы нравом погрубее, так сказал бы брату пару крепких слов, вот и спору конец, и незачем войну затевать, и уж тем более незачем брать турков в союзники, - шептали злые языки, а Стефан Лазаревич продолжал своё.

Затем стали говорить, что он не на то тратит деньги. На его землях располагались два богатых серебряных рудника. Кое-кто из ближнего круга сетовал, что с таких доходов можно было увеличить армию, построить новые крепости, а Стефан Лазаревич вместо этого собрал при своём дворе толпу оборванцев, называющих себя служителями искусств, накупил книг... Бояре очень досадовали из-за "ненужных трат", а правитель сочинял стихи и поощрял других к проявлению талантов.

Так и жил Стефан Лазаревич, пока не умер, а после его кончины все заголосили:

- Государь был великий! Чтил родителей. Не давал младшему брату верховодить. Многие земли, принадлежавшие сербам, но отобранные турками, вернул. Кое-что отвоевал, но по большей части добыл хитрыми разговорами, притворяясь другом нечестивцев. Он заодно с искусствами поощрял ремёсла, а вслед за ремёслами оживилась торговля. Хорошие настали времена! Народ не голодал, множился числом, - вот что стали говорить, а пока князь жил и здравствовал, все эти дела оставались как будто незамеченными.

Влад никогда не видел Стефана Лазаревича, правившего в те же времена, что и дед Влада, великий румынский государь Мирча. Сохранилось лишь предание о жизни сербского князя, но и там младший Дракул находил для себя много поучительного: "Не такова ли судьба всех правителей? - размышлял он. - В каждом народ замечает только одну черту, самую яркую, а остальное побоку. Вот и с моим отцом случилось так. За ним заметили, что он чеканил дьявольскую монету, и все разговоры про него только и вертелись вокруг этих проклятых денег. Его прозвали Дракулом, и это прозвище не отстало даже тогда, когда он начал жертвовать монастырям и раздавать щедрую милостыню".

Конечно, народ судил несправедливо, ведь отец Влада, чеканивший монеты, не был ни зол, ни жесток, ни коварен, ни хитёр, как дьявол. Прозвище Дракул он не заслужил, да и любое другое подошло бы плохо, потому что нельзя выразить всю суть человека в одном слове.

"То же и со мной! - мысленно восклицал Влад. - Я ношу отцово прозвище, но неужели оно отражает всю мою суть? Неужели нет у меня других талантов, кроме как судить и казнить людей? Не может быть! Ведь изначально меня прочили лишь в помощники отцу с братом, и если бы это сбылось, я мог бы проявить другие таланты".

Младший Дракул считался суровым и строгим государем. А был ли он на самом деле суров и строг? Или это жизнь заставила его надеть на себя суровую личину, а в глубине души он так и остался смирным отроком, привыкшим во всём подчиняться старшим родичам?

Наверное, не случайно младший Дракул кое в чём уподобился Стефану Лазаревичу - тоже сочинял стихи. Правда, занимался этим от случая к случаю, ни перед кем не хвастался удачными виршами, да и хранилось они только в голове у сочинителя и нигде больше. Порой все строки начисто забывались, но забытое могло и вспомниться, а чаще других всплывало в памяти вот это стихотворение:

Мне от тебя достался лишь случайный взгляд,

Когда ты в церковь шла чужой невестой.

Немного погодя - когда на свадьбе всяк был рад

Поздравить молодых и пожелать им вместе

Прожить до старости - ты на меня взглянула снова.

Я оба эти взгляда в памяти заботливо берёг

И словно позабыл, что ты жена другого.

Тот, кто подымет у прохожего упавший кошелёк

И не вернёт владельцу, вором назовётся.

А если кто-то брошенные взгляды подберёт,

Он тоже вор, и потому мне каяться придётся,

Пускай и не ведут владельцы взглядам счёт.

Но вот кому я должен каяться? Тебе самой

Или владельцу твоему, законному супругу?

А если знают все, что вы счастливою четой

Не стали... кто ж запишет мне в заслугу

Признание, что я, как краденую вещь, таил

За пазухой весь пыл, душевные движенья?

Супруг тебя ни в грош не ставил, я - ценил

Превыше кровных уз, превыше одобренья

Своих родных. Да я бы бросил отчий дом!

Наследством пренебрёг, чтоб жить с тобою!

Чем взгляды красть твои, всю скрал бы целиком!

Однажды предложил: "Бежим. Я всё устрою".

"Вот несмышлёныш! - ты одёрнула меня, -

А возраст твой не юн для эдакой затеи!?

Признанья пылкие - пустая болтовня.

Мне впору хохотать над болтовнёй твоею.

Чтоб женщин красть, сначала отрасти усы.

Ты не прокормишься, сбежавши на чужбину.

Когда по малолетству яблоки ворует сын,

Отец простит, но сорванные яблоки в корзину

Положит, передаст владельцу, извинившись перед ним".

* * *

В первую ночь, проведённую в замке Гуньяд, Влад не спал почти до рассвета. Глаза не хотели закрываться, поэтому, пока здешние обитатели ещё бодрствовали, княжич бесцельно бродил по коридорам и лестницам, а прекратил хождение лишь во втором часу. "Если буду гулять по темноте, ночная стража может запросто принять меня за вора", - решил Влад и отправился к себе в комнату.

Полусонный слуга - один из тех, что приехали вместе с княжеской семьёй из Тырговиште - помог снять кафтан и сапоги, но как только выполнил свои обязанности, упал на тюфяк в углу и захрапел. Слугу бессонница не мучила,