на ее узкие плечи шерстяной плед, которым они с Мередит только что укрывались.

– Это все я, мам. Мередит ни при чем.

Мать стянула края клетчатого пледа на груди; ее тонкие пальцы на красно-синей ткани казались еще бледнее обычного. Она оглянулась на шезлонг, стоявший неподалеку, села и хорошенько укуталась.

Нина и Мередит заняли шезлонги по обе стороны от нее и тоже укрылись пледами. К ним подошла официантка и предложила горячий шоколад.

– Прости меня, мам, – сказала Нина, – надо было с самого начала тебе рассказать.

– Ты боялась, что я откажусь от поездки.

– Да, – признала Нина. – Я очень хочу узнать тебя лучше. И не только потому, что дала слово папе.

– Ты ищешь ответы.

– Как я могу… – Нина осеклась и поправилась: – Как мы с Мередит можем их не искать? Ты наша мама, а мы почти ничего о тебе не знаем. Возможно, поэтому мы и самих себя понимаем так плохо. Мередит, например, никак не решит, любит ли она мужа и чего вообще хочет от жизни. А меня ждет в Атланте любимый мужчина, но все мои мысли заняты Верой.

Мама откинулась на спинку шезлонга.

– Видимо, пришло время, – тихо сказала она. – Я с профессором Адамовичем никогда не общалась, но, кажется, ему писал ваш отец. Он считал, что нам… что мне нужно с кем-то поговорить. Наверное, поэтому он и хранил столько лет то письмо.

– О чем профессор хотел тебя расспросить? – спросила Мередит, и хотя голос ее звучал тихо, однако в глазах читалась решимость.

– О Ленинграде, – ответила мама. – Власти много лет замалчивали те события. Советский человек привык все и всегда скрывать, и я боялась хоть с кем-нибудь об этом заговорить. Но причин для страха больше не осталось. Завтра мне исполнится восемьдесят один. Поздно бояться.

– Завтра у тебя день рождения? – хором спросили Нина и Мередит.

Мама почти улыбнулась.

– Жить, все про себя скрывая, было проще. Да, завтра мой день рождения. – Она отпила горячий шоколад. – Я поеду с вами к профессору, но предупреждаю сразу: вы еще пожалеете, что в это ввязались.

– Почему ты так говоришь? – спросила Мередит. – Мы узнаем тебя настоящую, разве можно об этом пожалеть?

Мама долго молчала. Затем медленно повернулась к старшей дочери и сказала:

– Можно.

В Кетчикане жизнь вращалась вокруг лосося: здесь его добывали, засаливали, перерабатывали на полуфабрикаты. Город славился влажным климатом, и на берегу туристов встречал огромный датчик осадков с надписью «Собиратель жидкого солнца».

– Смотрите, – сказала Мередит, указывая на сквер через дорогу, где мужчина с длинными черными волосами вырезал из ствола тотемный столб. Вокруг него уже собралась толпа.

Нина отважилась взять маму за руку:

– Пойдемте глянем.

К ее удивлению, мама кивнула и дала перевести себя через дорогу к скверу.

Когда они подошли к мужчине, зарядил дождь. Зрители разбрелись в поисках укрытия, но мама, не пожелав уходить, стала наблюдать за работой. В умелых руках мужчины металлический резак обрабатывал ствол дерева, превращая шероховатую древесину в гладкую. Они заметили, что из столба постепенно проступает лапа.

– Это медведь, – догадалась мама, и мужчина оглянулся на них.

– А у вас зоркий глаз.

Нина пригляделась к нему. Смуглое обветренное лицо избороздили морщины, виски тронуты сединой.

– Это для моего сына, – объяснил он и указал на птицу с длинным клювом, уже вырезанную у основания столба, – ворон – тотемное животное нашего клана. А это Гром-птица[21], она вызвала шторм, из-за которого размыло дорогу. А медведь – это мой сын.

– Значит, вы вырезаете историю вашей семьи?

– Это погребальный тотем. В память о нем.

– Очень красивый, – сказала мама, и Нина за шелестом дождя узнала тот самый «сказочный» голос. И в этот момент все встало на свои места – Нина поняла, почему для сказки маме нужна была темнота и почему ее голос преображался. Это был голос утраты. Он оживал, когда мама позволяла прорваться боли…

Они постояли еще немного, наблюдая, как лапа медведя обретает четкие очертания, и направились на Крик-стрит. Прежде там располагался район красных фонарей, но теперь на его месте вдоль реки соорудили деревянную набережную на сваях с магазинами и ресторанами. Они нашли симпатичную закусочную с красивым видом и сели за сосновым столом у окна.

На набережной, несмотря на дождь, было полно туристов – с пакетами в руках они перебегали из магазина в магазин, точно антилопы в сезон миграции. Колокольчики над дверями лавок перекликались, наигрывали какую-то мелодию.

– Добро пожаловать к капитану Крюку, – сказала хорошенькая молодая официантка в ярко-желтом комбинезоне и красной клетчатой рубашке. На ее темных кудрях сидела желтая рыбацкая шляпа, а на бейдже значилось имя Бренди. Она вручила каждой большое ламинированное меню в форме рыболовного крючка.

Через пару минут она вернулась и приняла заказ: три порции фиш-энд-чипс и три стакана чая со льдом.

– Интересно, как бы выглядел наш семейный тотем, – сказала Мередит, когда официантка ушла.

Повисло молчание. Все трое переглянулись.

– В основе располагался бы папа, – сказала Нина, – он корень нашей семьи.

– Он был бы медведем, – добавила Мередит, – а Нина орлом.

Орел. Одиночка. Тот, кто всегда готов улететь. Нина нахмурилась, не придумав, как возразить. Ее жизнь оставила следы в самых разных уголках мира, но почти ни одного в родном доме. Кроме ее семьи, никто бы не разместил Нину на тотеме, и сейчас она, хотя всю жизнь жаждала быть свободной и независимой, ощутила одиночество.

– Мередит – это львица: всегда обо всех заботится и помогает членам прайда держаться вместе.

– А ты, мама, каким бы животным могла быть? – спросила Мередит.

Мать пожала плечами:

– Меня, наверное, не было бы на тотеме.

– Думаешь, ты не оставила в нашей семье никаких отпечатков?

– Даже если оставила, то о них нечего вспоминать.

– Папа любил тебя пятьдесят с лишним лет, – сказала Мередит. – Это что-то да значит.

Мама глотнула холодного чая и стала вглядываться в дождь за окном.

Официантка принесла еду. Нина резко вскочила, прошептала что-то ей на ухо и снова села за стол. Они принялись за сочный палтус и картошку фри, обсуждая впечатления от дня, проведенного в Кетчикане, – вспомнили украшения с вкраплениями золота в витринах магазинов, самобытное искусство индейцев, традиционные свитера ковичан, что носят местные жители, и белоголового орлана, сидевшего на вершине одного из тотемов. Любая семья туристов, приехавших в Кетчикан, могла бы вести точно такую беседу, но Нине она казалась почти волшебной. Когда мама рассказывала, что показалось ей интересным, она как будто оттаивала – несмотря на то что говорила самые обыкновенные вещи. К концу обеда она даже