Петров спросил, сильно ли деморализует японцев этот совместный ультиматум. Чан Кайши в ответ на это сказал, что «вступление в войну Советского Союза станет более значимым, сильным и важным ходом, чем опубликование данного коммюнике»[298]. Чан Кайши, стремившийся к скорейшему завершению войны, возлагал в этом плане больше надежд на вступление в войну Советского Союза, чем на Потсдамскую декларацию, и именно эти соображения, а не давление со стороны американцев, были для него определяющими при формировании политики Китая на предстоящих переговорах с Москвой.

Хотя Гарриман и был исключен из ближайшего окружения Трумэна, которое принимало ключевые решения в Потсдаме, он пристально следил за ходом советско-китайских переговоров. 28 июля Гарриман послал Бирнсу докладную записку, в которой говорилось, что президенту следует прояснить положения Ялтинского соглашения, относящиеся к Дайрену и эксплуатации маньчжурских железных дорог. Более всего Гарримана заботило то, что для защиты американских интересов и политики «открытых дверей» Дайрен должен был остаться свободным портом. Гарриман совершенно не собирался препятствовать заключению советско-китайского соглашения, а напротив, хотел, чтобы это произошло до вступления СССР в войну. В упомянутой выше докладной записке Бирнсу он писал:

Хотя в настоящее время для нас нежелательно демонстрировать свое беспокойство в связи с вступлением России в войну против Японии, представляется, что нам будет весьма выгодно восстановление дружеских отношений между Советским Союзом и Китаем, и особенно соглашение, по которому советское правительство поддержит Национальное правительство в качестве объединяющей силы Китая[299].

Будучи исключен Трумэном и Бирнсом из процесса принятия решений, Гарриман следовал прежнему внешнеполитическому курсу в отношении советско-китайского договора, предусмотренного ялтинскими договоренностями.

То, что Трумэн и Бирнс начали проводить в Потсдаме новую политику, подтверждается интервью, данным Бирнсом историку Герберту Фейсу в 1952 году. Бирнс сказал, что утверждение Трумэна, будто он стремился вовлечь Советский Союз в войну с Японией, сделанное им в своих мемуарах, было ошибкой. Согласно Бирнсу, сам госсекретарь был против участия СССР в войне, и Трумэн с ним согласился. В телеграмме Сун Цзывеню, одобренной Трумэном, Бирнс потребовал, чтобы тот не шел ни на какие уступки, выходящие за рамки Ялтинского соглашения. Бирнс рассказывал Фейсу:

Причина, по которой я отправил эту телеграмму, заключалась в том, что я знал, что Сталин возобновит переговоры с Китаем после окончания Потсдамской конференции и потребует от Китая новых уступок, сделав их условием вступления Советского Союза в войну с Японией. Я не хотел, чтобы китайцы соглашались с требованиями Сталина, и надеялся, что, если эти переговоры затянутся, Япония капитулирует до того, как русские успеют вступить в войну[300].

23 июля Черчилль сказал Идену, что Бирнс отправил телеграмму Суну, и посоветовал ему не уступать требованиям Сталина. «Сейчас совершенно ясно, – добавил Черчилль, – что Соединенные Штаты не желают участия Советов в войне» [DBPO 1984:573].

Трумэн с Бирнсом знали, что, по мнению Чан Кайши, вступление в войну Советского Союза ударило бы по японцам, заставив их капитулировать, гораздо сильнее, чем такой клочок бумаги, как Потсдамская декларация. Именно поэтому они думали, что необходимо сбросить атомную бомбу на Японию до того, как русские начнут боевые действия, и для этого им важно было притормозить советско-китайские переговоры. Затягивание переговоров было единственной целью, которой добивались в этой ситуации Трумэн и Бирнс. Зная о разногласиях между советской стороной и китайцами, они убеждали Суна твердо стоять на своем, не уступая требованиям Сталина.

Трумэн заранее утверждает заявление об атомной бомбардировке

30 июля Трумэн получил телеграмму от Стимсона, который 25-го числа отбыл из Потсдама в Вашингтон. После того как ему не удалось убедить Трумэна включить в текст Потсдамской декларации фразу о том, что японцам будет позволено сохранить конституционную монархию, Стимсон, по-видимому, счел, что в его пребывании в Потсдаме больше нет смысла, и пришел к выводу, что атомной бомбардировки Японии теперь не избежать. Он никак не отреагировал на разведданные Magic, из которых следовало, что среди японцев были люди, заинтересованные в заключении мира на условиях, изложенных в Потсдамской декларации. В телеграмме от 30-го числа военный министр информировал президента: «Работы по проекту Гровса продвигаются так быстро, что необходимо, чтобы не позже чем в среду, 1 августа, вами было сделано заявление [об атомной бомбардировке]». Стимсон собирался отправить черновой вариант этого заявления со специальным курьером, но на тот случай, если ему не удастся вовремя связаться с президентом, он попросил у Трумэна разрешения «поручить Белому дому сделать такое заявление в последней редакции, как только в этом возникнет необходимость». 31 июля Трумэн ответил на запрос Стимсона: «Предложение одобрено. Делайте заявление, как только будете готовы, но не ранее 2 августа»[301]. Хотя, по словам Дэвида Маккалоу, эта телеграмма Трумэна представляла собой «окончательный приказ о бомбардировке», на самом деле он всего лишь давал согласие на то, чтобы такое заявление было сделано. В действительности, несмотря на позднейшее утверждение Трумэна о том, что он отдал приказ об атомной бомбардировке по пути домой где-то посреди Атлантического океана, президент никогда этого не делал. Правда заключается в том, что атомная бомба была сброшена без прямого приказа Трумэна. В действительности подготовка к атомной бомбардировке шла своим ходом еще с того момента, как Хэнди передал распоряжение Спаатсу 25 июля[302].

В последний раз «Большая тройка» встретилась 1 августа. Трумэн, бывший председателем, объявил о завершении конференции. Сталин произнес небольшую речь, поблагодарив Бирнса, «который очень помог в нашей работе и содействовал достижению наших решений» [Санакоев, Цыбулевский 1970: 382]. Трудно судить, был ли советский вождь искренен в своей похвале или это был едкий сарказм. Сталин уехал из Берлина в тот же день, а Трумэн отправился домой утром 2 августа. Уже по пути в Соединенные Штаты, возле Ньюфаундленда, в понедельник, 6 августа, он получил известие о том, что на Хиросиму была сброшена атомная бомба.

Гонка между атомной бомбой и вступлением СССР в войну наконец перешла в последнюю, самую драматичную стадию.

Глава 5

Атомные бомбардировки и вступление в войну Советского Союза

Реакция Сталина на то, что он воспринял как секретные маневры американцев, была быстрой. В Потсдаме он сказал Трумэну, что СССР вступит в войну к середине августа, но Антонов сообщил американским начальникам штабов, что Советский Союз будет готов начать боевые действия во второй половине месяца. Скорее всего, первоначально операция должна была начаться между 20 и 25 августа, но еще до Потсдамской конференции дата вступления в войну была перенесена на 11 число,