приходилось воровать. Я обчищал лавку за лавкой, иногда удавалось нажиться на повозках и обозах. После очередной своей вылазки я принес много еды, что должно было хватить на неделю. Мать была в восторге, прыгала от радости, обнимала эту кучу еды, а потом взяла всю еду, оделась и ушла из дома. Отца, к сожалению, тогда не было дома, как всегда, работал. Мне тогда было всего лишь лет семь, но уже тогда я понял, что дело тут не чисто. Я решил проследить за собственной матерью. Пару кварталов и вот, я увидел, куда она все время ходила. У нее оказалось был любовник, у которого от нее двое маленьких детей. Я даже объяснить не могу, почему ни я, ни отец не восприняли ее тогдашнее ожирение за беременность. Мы постоянно пропадали-то на работе, то на улице. Чуть позже я выяснил, что никто из них не работал. Вся эта «семейка» питалась за счет труда моего отца. Меня это взбесило, ничего не придумав, я пришел на плантацию к отцу и все ему рассказал. Он несколько минут вымещал злость на старом сарае, что доверили ему снести. Ломал доски голыми руками тогда и пробивал стены этого сарая кулаками. И перед своим уходом он наклонился к моему уху и прошептал.

«Чарльз, я должен сказать тебе правду. Мать не хотела тебя рожать. — тогдашние слова отца стали для меня не то роковыми, что делали больно с каждым слогом, не то лекарством, благодаря которому я смог откинуть от себя противного человека. — Теперь я понимаю почему. — видимо тогда он похвалил мою любознательно и сообразительно, а может и нет. — Она хотела утопить тебя, как только ты родишься на этот свет. Я не позволил. До трех лет она тебя ненавидела. Тебя даже на руки брать не хотела, а годам к пяти видимо свыклась с мыслю и перестала тебя замечать просто. Я понимаю это твоя мать и ты ее…»

Я не дал отцу договорить, и своим тогда детским, но откуда-то возникшей смелостью, голосом сказал.

«Нет. Я не люблю эту тварь. Она отдала всю еду, что я достал своим ублюдкам. Сейчас я ощущаю лишь одно чувство к этому человеку — ненависть. Отец, у меня есть лишь ты, ты один.»

Папа меня обнял и прошептал важные для меня будущего слова: «Не делай такую ничтожную личность достойной своей ненависти. Ненависть — сильное чувство, питаемое людьми как минимум к равным себе.» После этого мы молча пошли домой. Естественно, мы не застали мою мать там. И папа решил действовать. Я увидел, как он взял топор из кладовки, наточил его и замотал тряпками.

Уже тогда я смекнул, что дело пахнет «жареным». Я взял кухонный нож и пошел за отцом следом. Мои навыки оказались не просто хвастовством, и отец, взрослый и серьезный дядька, не смог заметить ребенка. Пару минут погодя мы дошли до того дома, про который я рассказал отцу. Он зашел туда, и после послышались адские крики. Я подбежал к дому, открыл дверь и замер в дверном проеме. Мой папа раскроил череп моей матери. Я не чувствовал и не чувствую злость за это. Я его понимал и вместе с ним питал эти эмоции к матери. Со спины на моего отца налетел любовник моей матери, и я, недолго думая, запрыгну ему на плечи и в мгновение ока перерезал ему горло. Он отпустил отца и с грохотом упал на землю. Папа развернулся и от удивления замер. Я стоял весь в крови перед своим родителем, подумал, что сделал что-то не то и просто стоял, и молчал. Через несколько секунд он подбежал ко мне, сел на колени и крепко обнял. На его лице появились слезы, что капали на мои окровавленные руки.

«Плохой я отец, да? — раздалось от него. Собственный сын спасает мою жизнь. Мальчишка лет восьми уберег тридцатилетнего взрослого мужика… Спасибо, сын. Спасибо.» — чуть сильнее прижался ко мне отец.

«Что с детьми сделаем?» — решился я озвучить вопрос что витал в воздухе.

Отец ответил, что мы просто оставим их в этой халупе, а сами вернемся домой. Так и сделали. Мы оставили малолетних детей в старой ветшали халупе вместе с двумя трупами. Мы подписали им смертный приговор, что был в стократ бесчеловечнее простого убийства. Тогда я ничего не почувствовал по этому поводу. Но вот сейчас… Лучше бы убил. Меньше бы мучились. Ведь не они виноваты-то были.

Вскоре мы оказались дома и после этого мы жили с папой одни. После этого случая я и научился хладнокровно относиться к людям и к их смертям. Отец учил меня драться, фехтовать и стрелять, а самое главное быть человеком. Своим примером отец мне показал, что и без гор золота за пазухой можно жить достойно. Он прививал мне моральные принципы и правила, по которым я сейчас живу. Мой отец был, как мне кажется, очень умным человеком, цитаты которого я до сих пор разбираю, когда веду внутренний диалог с собой.

В двадцать я изъявил желание плыть на карибские острова, туда где зарождалась жизнь. Он меня поддержал и через некоторое время я покинул родные края пригорода Бирмингема. И здесь стал пиратом, который отличался ото всех. Вскоре я нашел вечно пьянствующего Джека, и мы начали творить в этом море все что хотели. А дальше ты уже знаешь.»

— Знаю. — ответил Эдвард, запоминая и обдумывая каждое предложение. — Да, жизнь у тебя не сахар. И поэтому ты стал пиратом?

— Да, но еще частично из-за своей жадности. После того случая я слишком начал ценить то, что имею, это касалось всего, начиная деньгами и вещами заканчивая едой и друзьями. Я ценю дружбу больше, чем возможность наживы. Ты с Беном спас мою шкуру. Так что у меня нет смысла тебя обманывать. Но и не стоит принимать все сказанное за чистую монету, я уже не молод, могу что-то запамятовать или перепутать.

— Ха. — улыбнулся юноша и положил руки перед собой. — Ты думаешь, я поверю в то, что ты из лучших побуждений поможешь мне отыскать «Сокровищницу Рамсеса» и не возьмешь оттуда ни фунта? Не держи меня за идиота, пожалуйста.

— Естественно я возьму оттуда деньги, но подставлять тебя, чтобы забрать все я не буду. Мне нужно всего семь миллионов фунтов, чтобы начать новую жизнь и уплыть с этих чертовых островов. По слухам, в этой «Сокровищнице» больше тридцати или даже сорока миллионов. Так с чем тебе нужна помощь,