военном архиве. Ему хотелось поднимать этот стяг каждое утро на флагштоке перед входом в Дом ветеранов. Хорошая традиция. Всю эту процедуру он согласовал с Инквизитором, а следовательно, проблем с этим на Большой земле не должно было возникнуть.

С этим знаменем меня многое связывало, но после того, как все военные подразделения были переведены под командование частной армии Конгломерата, всё, что могло напоминать о наших подвигах, с континента было вывезено. Так нам очищали память о славном прошлом и прививали мысли о кошмарном будущем, которого мы, по их мнению, заслуживали.

Тем временем мы прошли на борт шаттла, быть пассажирами которого в далёком прошлом удостаивались чести лишь космонавты, а по прошествии времени – и самые обеспеченные жители нашей планеты. Мы летели в место, которое ещё недавно называлось районом Великих Озёр, в пригород когда-то процветающего, а ныне разрушенного Чикаго, где новые люди строили новый мир. Ракетные двигатели с грохотом запустились, корабль стал медленно подниматься вверх, тело начало тяжелеть, а голубое небо понемногу окрашиваться в тёмные тона, пока через несколько минут и вовсе не почернело. Горизонт вместо привычной нам прямой линии стал похож на турецкую саблю. Вместе с этим усиливалось уже знакомое мне ощущение, будто камень, навалившийся на меня, кто-то понемногу начал поднимать, и вскоре моё тело полностью освободилось от плена гравитации. Казалось, будто вместе с силой тяжести где-то далеко остались и все мои проблемы. На время, пока мы находились в невесомости, разрешалось отстёгивать ремни, и все пассажиры беззаботно летали по салону, словно дети. Компанию им составлял и мой безбилетный друг, для которого не нашлось места рядом со мной. А я просто смотрел на океан, проплывающий под нами, и думал, что этому миру всё ж таки будет дан шанс. С орбиты казалось, что голубой шарик не претерпел никаких изменений за прошедшие века и всё так же безмятежно путешествует по бескрайним космическим просторам. Если людей на нём не останется, то несколько сотен веков начисто сотрут следы нашей жизнедеятельности. Но что-то внутри меня надеялось на то, что у нашего биологического вида есть будущее.

Вскоре строгий голос пилота дал команду всем вернуться на места и пристегнуть ремни. Горизонт вновь начал понемногу выравниваться, а огромный валун – постепенно на меня давить. Лишь одному незаметному для остальных пассажиру это скорее доставляло удовольствие, нежели дискомфорт.

– Прошло всего сорок минут, – воодушевлённо кричал он мне в ухо, не чувствуя перегрузки, – а мы уже оставили за собой половину мира. Мореплаватели древности сошли бы с ума от зависти. Да и дирижаблестроители начала прошлого века тоже. Интересно, доживёшь ли ты до того времени, когда на кругосветное путешествие люди будут тратить пару мгновений? Или нам этого уже не увидеть? Ладно, не отвечай, тебе сейчас не до этого, – усмехнулся он, глядя на моё искажённое перегрузкой лицо. – Просто в космосе у меня отчего-то всегда приподнятое настроение, будто я оказался дома. До сих пор не могу разобраться: почему так? Я всё о нём знаю, я не хочу возвращаться вниз; я хочу творить здесь, наслаждаясь невесомостью… Я тут оживаю.

Мы начали входить в плотные слои атмосферы. Гул за бортом усилился и перерос в грохот, который, казалось, разрушит нашу спасительную капсулу. Но ничего подобного не случилось, в полном соответствии со строкой на световом табло посередине салона, возвещающей о нормальной работе систем корабля. Грохот резко стих, и наш полёт стал напоминать рейс на архаичном турбореактивном самолёте, заходящем на посадку.

Мы, как обычно, вышли из салона последними, и теперь нам предстояло пройти таможенную зону – пережиток того далёкого прошлого, когда воздушные лайнеры перевозили пассажиров на детской высоте около одиннадцати километров.

– Ваши документы, – начал таможенник формальную проверку, презрительно оглядев меня с головы до ног.

– Пожалуйста, – протянув все карточки и бумаги, с улыбкой ответил я.

– А он, судя по всему, никак не поймёт, каким образом столь скромно одетый человек, которого скорее можно принять за рабочего из пригорода, чем за высокого гостя Нового Чикаго, смог получить такие высокие разрешения на посещение города, – иронично прокомментировал происходящее мой невидимый спутник. – У тебя имеется разрешение на проход по всем уровням, а этим не каждый может похвастаться. Тем более у тебя из вещей лишь военный рюкзак за спиной. Он делает запрос, хочет понять, кем виза выдана. Ответ ему приходит моментально, но он, похоже, не верит своим глазам. Сэкономь ему время, да и нам оно лишним не будет.

– Меня ждут в Главном управлении инквизиции, – улыбнулся я. – У них я визу и получал. Можете связаться с ними, пусть всё подтвердят вам лично.

– Вот как? – удивлённо переспросил сотрудник таможни. Потом немного подумал и, поставив нужные штампы, отдал мне документы: – Добро пожаловать в Новый Чикаго!

И этот город был действительно новым, абсолютно во всех смыслах. Жизнь в нём кипела. Казалось, будто все люди планеты обитали именно тут. По широким автострадам мчались новенькие автомобили на электротяге – впрочем, изредка, рыча громким выхлопом, проносились и машины с двигателями внутреннего сгорания. Должно быть, высшая элита, ведь качественный бензин сейчас в дефиците. На людях были яркие нарядные одежды. Но что выглядело очень странно, так это лица девушек: макияж был нанесён настолько щедро, что создавалось впечатление, будто перед тобой оживший труп. Судя по всему, я безнадёжно отстал от современной моды.

Мы были тут первый раз, и контраст проявлялся настолько резко, что мы и не представляли, будто такое возможно. Особенно учитывая ту обстановку, что царила в провинции. В некоторых районах у нас до сих пор не хватало пресной воды, а тут везде играли струями фонтаны. Люди в нашем городе сутками ничего не ели, а тут еду выбрасывали, иногда даже не попробовав. Но самым несправедливым было то, что, скорее всего, электричество, благодаря которому двигался транспорт и освещались улицы, было получено именно из наших энергоресурсов, а все высотки были построены из добытого нами металла. Наверное, так же себя ощущали индийские махараджи, выходя из здания лондонского вокзала викторианской эпохи на оживлённые улицы. И наверное, им было так же обидно и больно, как и мне сейчас, наблюдать всё величие метрополии, вспоминая о нищете и отсталости колоний.

А после войны мы думали, будто Сидней является огромным городом, утопающим в роскоши. Сейчас же он казался настоящей деревней, которую прогресс обошёл стороной, посчитав недостойным своего внимания. И становилось понятно, почему уроженцы колоний практически не имели шансов попасть на Большую землю: увидев такое, невольно начинаешь задумываться о том, что в этой