Скорее бы догнать!

Успевает на бегу, схватившись за бок, распахнуть двери. И увидеть, как Герцогиня — простоволосая, в исподнем — уже в первом из приемных покоев, самом ближнем к королевским, рвется в королевскую опочивальню, а Герцог хватает ее за полу ночной рубашки.

— Его Величество только что вышел. Только-только. Чувствуете, аромат его пудры еще в воздухе!

Безродному юноше Пабло, поставленному Карлицей младшим секретарем к новому мальчику-королю Карлу, удается Герцогиню на самом пороге задержать. Не пустить дальше.

Будет толк из юноши! Не зря поставила. Предан. Знает, что старая Герцогиня ей дорога. Не допустит, чтобы с ней приключился большой конфуз. Бог даст, всё обойдется конфузом мелким.

— Его Величество сегодня был в настроении! — Простоволосая Герцогиня встала в парадную стойку, в какой столько лет стояла при короле. — Всем улыбался. Делал комплименты. Второй Первый министр насмешил его! Слышите, Король до сих пор смеется…

— Его Величество Филипп IV умер больше десяти лет назад, — обреченно бормочет на ухо Герцогине Герцог. — У нас другой король. Его королевское величество Карл Второй.

— Надо же такое сказать! Не зря я боялась, что безумие твоей тётки перейдет на тебя. Упаси бог, Главный Церемониймейстер тебя здесь услышит! Или Второй Первый. Подвалы Инквизиции не лучшее место для тебя!

— Король Филипп умер. — Карлица, тяжело дыша после такого бега, берет под руку ее некогда обожаемую Герцогиню, пытаясь направить ее к выходу. — У нас другой король. Карл. И вдовствующая Королева-Регентша Марианна.

— Что ты выдумываешь! — Герцогиня выдергивает руку, упрямо разворачиваясь к главному приемному покою. — Господь милостив! Его Высочество инфант Бальтазар Карлос наследует трон! И женится на дочери моей августейшей подруги Марианне Австрийской. Его Величество с радостью благословил этот союз.

Уже с двух сторон, взяв за две руки, Карлица и Герцог разворачивают Герцогиню. Мальчик-секретарь распахивает перед ними двери в большой холл, дабы ничего не мешало вывести неподатливую даму обратно в ее покои.

— Тише-тише… Бога ради, тише… — Герцог не знает, как супругу унять.

После третьей анфилады, когда до своих покоев остается всего несколько поворотов, старая женщина, вырываясь из рук своего супруга и Карлицы, кидается рассказывать о «хорошем настроении Его Величества» всем и каждому, кто только попадается им навстречу, но бог милостив, сегодня здесь снуют только слуги.

— Его Высочество принц Бальтазар сегодня на выездке был особенно прекрасен! Как держится на лошади! Какая стать! Скоро пошлют за невестой в Вену, за дочерью моей августейшей подруги! И будет свадьба!

Сознание Герцогини вернулось в старое время. И там застряло. Герцог и Карлица, унаследовавшая от своей патронессы положение Первой Дамы, силятся при дворе это скрывать.

Формально Первая Дама всё еще Герцогиня. Как стала ею с момента королевской свадьбы пятнадцатилетней Марианны с королем Филиппом IV, так все тридцать лет и числится. Но все ее обязанности и всю власть «ее мартышке» давно пришлось забрать в свои руки.

Странности у Герцогини стали проявляться много лет назад. В ранние годы Карлица не знала, что бывает иначе. Списывала все на тяжелый характер своей обожаемой Герцогини. Величие ей глаза застит. Ничего вокруг не видит. Даже когда молчит, своим высокомерием в землю по пояс вгоняет.

Двор все странности списывал на виртуозное умение Герцогини плести интриги. Ссорить. Мирить. Сводить. Разводить. Создавать и рушить коалиции. Хитросплетать заговоры. И быть всегда и для всех выше любых объяснений. А тогда и странности не странности, а часть интриг.

Герцог — в молодости высокий, статный и не лишенный привлекательности мужчина, особенно на фоне Габсбургов с их баклажанными лицами и тяжелыми, выдвинутыми вперед челюстями — и теперь в старости смотрится достойно.

Подкрученные усы. Роскошный плащ. И седина под его дорогой шляпой с чуть старомодными, но все же диковинными павлиньими перьями смотрится чистым серебром.

Герцогиня стала похожа на мешок с лошадиным дерьмом в конце базарного дня на дальнем рынке. На месте некогда надменной красавицы в какой-то не отмеченный в календаре день возникла беззубая старуха с жесткими черными и седыми волосками на подбородке и над верхней губой, и седина ее походит на подернутую снегом грязь или пепел.

Но Герцог, как и много лет назад, трясется над ней и пылинки с нее сдувает.

— Carino, carino! Душенька! Душенька!

— Я когда младшего Герцога родила, мой муж упал в обморок.

Герцогиню с большим трудом доводят до личных герцогских покоев и, выдохнув, закрывают за собою дверь.

Отвернувшись в сторону от старой дамы, Карлица крестится и вполголоса обсуждает случившееся с Герцогом:

— Никто, хвала господу, в королевских покоях кроме Пабло ее не видел!

Но от Герцогини не укрыться.

— Что вы там шепчетесь?! Ты без меня не говори! Ты при мне говори! Чтобы все слышали! А то наговорите на меня такого, как только язык поворачивается обо мне такое говорить…

Камеристка уже несет капли и притирки, да только они Герцогине давно не помогают — menos que a un muerto — мертвому припарка! Сейчас опять начнется про «ту сволочь, что на меня такое наговорила! Век этой сволочи в подвалах Святой Инквизиции гнить».

В детстве Карлица верила, что «какая-то сволочь» что-то страшное наговорила на ее обожаемую Герцогиню. И даже испытывала злорадство, когда слышала, что кого-то из «сволочей», недругов Герцогини, отправили в те самые подвалы.

Рыдала в ее детстве Герцогиня и от несправедливых обид Герцога. И она, мартышка, страшно его боялась, считая чудовищем, способным обидеть жену. Пока однажды, к собственному ужасу, не поняла — ее обожаемую Герцогиню никто не обижал. Кроме собственного разума.

Поняла, когда все гадости, которые всю жизнь Герцогиня твердила про мужа, про камеристок, про каких-то сволочей, та вдруг стала твердить, указывая старым веером прямо на нее, Карлицу. Путая то ли с мужем, то ли с несуществующей дочерью. Или сыном.

— Без меня не говори! Всё при мне! Чтобы я знала, что ты врешь! Про мать такое сказать! Я хотела бы, чтобы слушал отец!

Кто отец? Кто мать? Кто младший герцог?

— Говорить только при Герцоге требую, чтобы он сам услышал! А то он думает — ты золотце! А вот оно как! Такое сказать!

Только что Герцог был во всех грехах смертных виноват, как все перевернулось, и уже Герцогиня слово в слово выдает те же самые обвинения против нее — «своей мартышки». В какой-то миг супруг и Карлица в сознании Герцогини поменялись местами.

— Бог, он всё видит! Он