процедил сквозь зубы Гуров и налил себе еще кофе. Рассвело. Певцы, забрав гитару и оставив четвертого дремать под детской гимнастической стенкой, разошлись по домам.

В Главном управлении уголовного розыска Онейска Гуров не узнал ничего, кроме того, что его присутствию в городе и на месте преступления «очень рады», а также «благодарят за помощь и будут держать в курсе». После знакомства с капитаном Моховым Ильей Гавриловичем, который вел дело «Фонарей Полонского», участковый Семеновского района Виктор Сизый показался Гурову активистом и рубахой-парнем. В отличие от Сизого, капитан креста на карьере не ставил и будущее свое в свете нового дела видел исключительно радужным. А заезжий отпускник, даже с солидными звездочками на погонах, в картину мира Мохова не вписывался никак. К четырем утра, не добившись ни доступа к данным дела, ни возможности получить отчет о вскрытии, Гуров мстительно задумался: а не позвонить ли Орлову. Если он, Лев Иванович Гуров, полковник в отпуске, для сотрудничества с капитаном Моховым фигура недостаточно внушительная, то от генерала при исполнении он отмахнуться вряд ли сможет!

От ссоры спасли многолетняя выдержка и въевшийся в сознание голос Крячко, со снисходительно насмешливой ноткой подначивающий: «Давай, Гуров, давай! Научи их там работать, кроме тебя, ведь никто не умеет». Полковник несколько раз, по возможности незаметно, глубоко вдохнул и неожиданно начал соглашаться с Моховым в том, что ситуация в городе непростая, но отпуск в нем по-прежнему провести можно хорошо, поблагодарил и покинул чужие владения. В конце концов, кто он, Мохов, такой, чтобы действительно помешать Гурову заняться этой историей? Никто. Мелкий местечковый протиратель штанов о кресло, видящий в чем угодно угрозу своему авторитету. Гуров же человек взрослый и опытный оперативник. И вести себя как задиристый мальчишка, требуя к себе уважения и расшаркиваний, он не станет.

В такси, понимая, что не уснет, не получив хоть какие-то результаты, Гуров позвонил Сизому. Виктор отвечал междометиями, но его «мм» и «угу» звучали заинтересованно, и помочь знакомому полковнику из центра старлей, по причине личной симпатии и «раз такое дело, так чего уж», пообещал.

Нужно было лечь спать. Но алая стелька внутри лаковой черной туфли, похожая на нутро выпотрошенного ужа, стояла перед глазами, не давая Гурову покоя. Хоть и непохожа она была на обувь погибшего. Гуров не мог даже посмотреть в сторону кровати, адреналин заставлял его ходить по маленькой, уютной, но такой чужой квартире и бесконечно прокручивать в голове детали вчерашнего дня и никак не желавшей заканчиваться ночи. Что-то мешало ему, не позволяя расслабиться.

Гуров заставил себя сесть в незнакомое, пахнущее чистящим средством, кресло. Посмотрел на скромный плафон люстры, которая все еще светила, хоть нужды в этом больше не было, на улице стало светло. И сказал люстре:

— Ладно, твоя взяла. Это чужой город со своими проблемами. И «учить работать» я здесь никого не стану, а то, что мы с Сизым пройдемся по квартирам и заглянем в ту, с зашторенными окнами, — так это даже не рейд. Это его обязанность. Я просто немного встряхну парня, пусть поверит в себя. Может, и выслужит еще себе чего-нибудь. Но. Этот труп не дает мне спать.

Собственный голос в пустой квартире прозвучал неожиданно нелепо. Гуров представил, как за стеной, обклеенной обоями в мелкий цветочек и завешанной чистым, но таким старомодным ковром, замер старик. Или старуха. В очках с толстенными линзами и в старом байковом халате прикладывает граненый стакан с маркировкой СССР к стене, в тщетных попытках расслышать, что там бубнит сам себе одинокий сосед в соседней квартире. Гуров рассмеялся, и смех, стряхнув оцепенение с души, привел Гурова в чувство. Конечно, он не уедет из Онейска, пока не найдет убийцу. И обязать его уехать никто не может, как бы ни напирал Мохов или ни ехидничал Крячко. Он в отпуске. И дома его ждет только Маша, а у Маши премьера, и скучает по нему до слез она едва ли. Мороженое и магнитики на холодильник — это чудесно, но у каждого свой способ отдыхать. И Гуров хочет отдыхать, распутывая это дело.

Не каждый все же день тела замуровывают в стены. То есть в далекие девяностые это было делом вполне обычным. Чего тогда только не было, и ларьки горели вместе со сторожами внутри, и топили должников с камнем на шее, и прятали улики в бетоне, не без этого. Но тогда были девяностые. Здесь, в глубинке, они не закончились с наступлением нулевых. Но все это было не то. Спрятать труп под расписанной стеной… То есть сперва мы имеем просто стену и просто труп. Потом кому-то приходит в голову разворотить стену, находящуюся не на главной площади Онейска, но все же и не в подвале монастыря за городом. Замуровать там труп, что тоже дело непростое, требующее труда, времени, навыка…

Гуров поднялся на ноги. Неспешно дошагал до кухни. Понял, что бутербродов больше не хочет и готовить сейчас не желает. Заказал доставку через интернет, чтобы процесс приготовления пищи не мешал мыслительному процессу. Может быть, именно так и работают частные детективы. Может быть, именно так работать Гуров и мечтал всю жизнь.

…После замуровывания, которое, что само по себе удача, проходит успешно и незаметно — происходит штука и вовсе непонятная. Никому не известный в то время парень, Аджей Полонский, среди сотен других находит именно этот двор, эту арку, и решает именно на эту стену выплеснуть тревожный сгусток своих мятущихся эмоций. В экспрессии, цвете и запахе растворителя. Здоровенное пятно свежей штукатурки и новой кладки его не смущает.

Знал ли Полонский о трупе? Если знал, то для чего так броско пометил место преступления? Решил, что лучший способ скрыть что-то — спрятать на самом виду? Тогда почему центр изображения с воронкой не то пространства, не то времени, и туфлей на переднем плане находится не над местом захоронения, а в стороне? На чистом, новом пятаке побелки и смотрелось бы лучше, и краска наверняка ложится ровнее. Если представлять Полонского психом, свихнувшимся на почве собственной непризнанной гениальности, то либо он не умен, что непохоже, дураки не добиваются такого успеха, либо центральная идея его безумия тогда еще не выкристаллизовалась. И с трупом в руках он оказался случайно, импровизируя в тех обстоятельствах и с теми средствами, что у него имелись.

Гуров попытался вспомнить, что он знает о художнике, кроме сухих данных биографии, предоставленных ему Сизым. В памяти всплыл триптих из электрички. Выбитые окна детского дома. Но все это — дело рук его поклонников, которые кумира знают лишь по образу, раскручиваемому пиар-менеджером медийной персоны. О Полонском, а точнее о том, что могло бы пролить