— Любимая женщина Шумахера, ты там сама как, в порядке?

Расстроенная Катя вышла из машины и сделала печальный реверанс публике.

«Выпили немного, вот и растерялась. Ничего страшного не случилось. Эта арка и так давно нуждалась в ремонте, ведь позволил ей кто-то так зарасти», — Гуров ничего не говорил вслух, видя, как расстроены ребята. Все вместе они собрались вокруг прорехи в стене, оценивая ущерб. Один из парней поднял выпавший кирпич, отряхнул и, пачкаясь краской, попробовал приладить его на старое место. Новый стон разочарования, новые кирпичи со стуком посыпались на землю.

А потом стало очень тихо. Даже кошка в машине перестала мяукать.

— Это что… Там?

— Где?

— Там, Тошка. Вон там, прям где ты на каменщика учился.

Шутка прозвучала тускло и безжизненно.

Неопознанный предмет в песке, сколках кирпича и старой штукатурке никак не давал себя рассмотреть. Гуров протянул руку и отряхнул лишнее, еще не зная, но угадывая внутренним чутьем опытного оперативника, что увидит. Да и едва уловимый запах дал о себе знать, тошнотворный, сладковатый. Ребятам было неоткуда его узнать, к тому же веяние было настолько слабым, что почувствовать его мог только тот, кто был с ним не понаслышке знаком. Гуров понял, что отпуск закончился. Прямо сейчас.

В полной тишине он произнес, разводя руки:

— Теперь давайте-ка в сторону, ребятки. Не на что тут смотреть. Фонари все равно теперь не спасете.

Когда парни отходили, медленно, уводя за плечи замерших девчонок, Катя обернулась и закричала. Эхо ударило колоколом. Крик размножился, заметался крылатым ужасом по темному онейскому дворику.

Из стены, из толстой, но уже ветхой, старой кирпичной кладки торчала человеческая нога. Под песком и каменной крошкой угадывались брючина со стрелкой и носок мужского ботинка.

Глава 6

Утро Гуров встречал в своей квартирке на улице Ульянова. Рассвет занимался тусклый и серый, обещая отдых от жары с духотой. Голова болела беспощадно, под веки Гурову будто насыпали горячего, сухого песка. Нужно было поспать. Однако во дворе нестройный хор из трех с половиной пьяных голосов не в лад заунывно тянул: «А мы не ангелы, парень». Двое знали слова почти полностью, третий был знаком с текстом лишь поверхностно, зато с большим энтузиазмом угадывал рифмы, проявляя вокальные навыки и рвение в конце каждой строки. В конце концов, Гуров сделал себе яичницу из трех яиц с луком и ветчиной, соорудил бутерброд с майонезом, помидорами и сыром, сварил кофе, признавая поражение в борьбе за сон, и решил поработать. То есть проанализировать информацию, полученную вчера.

Впечатление от общения и сотрудничества с местной полицией осталось тягостное и в целом вспоминать о прошедшей ночи не хотелось. Праздник лета в старом патриархальном Онейске был так хорош, что на время Гурову удалось-таки представить себя в полноценном отпуске. Однако стоило вернуться с небес на землю.

Полицию он вызвал сам. Сказал Марату и Антону приготовить удостоверяющие личности всей компании документы и до приезда полиции побыть с ним, охраняя стену с трупом от возможных посягательств со стороны других поклонников творчества Полонского. Скоро выяснилось, что самой большой поклонницей белокурого мастера была именно Катя. Гуров, глядя в окно на то, как пьяные, но в целом безобидные фанаты русского рока терзают гитару, скривился, как от зубной боли, и от досады забарабанил пальцами по подоконнику. Поговорить со свидетельницей, собственно, и обнаружившей труп, первому, до полиции, не получилось. Катя, такая веселая и на первый взгляд адекватная молодая женщина, под влиянием стресса как свидетель никуда не годилась. А остальное, что могло бы быть полезным, Гуров видел сам, ведь он там был и, в некотором смысле, принимал участие. Но дело было даже не в этом.

Тоскливый, провинциальный непрофессионализм, страшнее того, полное равнодушие и нежелание работать пронизывало уходящую ночь красной нитью.

Полиция прибыла почти через час после первого звонка Гурова и через пятнадцать минут после второго, когда он заговорил официальным тоном и представился по всей форме. Ребята, с которыми Гуров так гладко сошелся, услышав, что журналист Лев, спаситель Ляли, оказывается, полковник УГРО, заметно поскучнели. «Скорую» он не вызывал, ибо любому было очевидно, что человеку, замурованному в кирпичную кладку, помочь уже нечем. Однако она прибыла, очевидно, ради демонстрации ответственного отношения к работе и имитации бурной деятельности. По результату прибывшая медицинская карета добавила проснувшемуся дворику тревожного света мигалок и принесла пользу общему делу лишь тем, что снабдила свидетельницу Васильеву Екатерину Михайловну ваткой, едко пахнувшей нашатырем. Когда стену принялись ломать и на землю посыпались первые обломки, изрядная часть добропорядочных граждан, проживающих в непосредственной близости от места преступления, высыпала на улицу. Гуров думал, хуже быть уже не может и что для полноты картины не хватает только плачущих несовершеннолетних детей. Но вскоре с искренним облегчением и симпатией был согласен даже на них, лишь бы не появились представители прессы. А они появились. И хуже стало. Неумолимые, как голодные ищейки, репортеры защелкали камерами и набросились на Катю, Лену, Марата, Антона и Виталю. Извлечение иссохшего, хрупкого тела из стены оказалось делом кропотливым, проинструктировать ребят о том, как следует общаться с прессой, Гуров не успел. Иллюзия контроля над ситуацией все еще грела, но только до тех пор, пока Виталя не проговорился, что они с друзьями решили не просто украсить арку, а спасти от бесславной гибели, выцветания и плесени под зеленой массой девичьего винограда не обычную мазню никому не известного маляра, а гениальное полотно «Фонари» самого Полонского, периода его творческого становления. Самого начала пути, то есть лет семи-восьми от данного момента до создания. В тот момент, когда будто во время грозы, нутро арки засияло белым от вспышек фотосъемки, у Гурова в руках был железный лом, с трупа, будто специально красуясь перед камерами, мучительно долго отряхивали кирпичную крошку, прежде чем закрыть пакет. Вой сирен, потухшие лица ребят, успевших стать Гурову добрыми приятелями, которых чуть не силой вырывали из рук репортеров и прятали в полицейских машинах. Крики: «Понаехали, наркоманы и проститутки! От художеств ваших житья не стало! Кто теперь починит стену? Я со своей пенсии ни рубля не дам, у меня пенсия знаете какая?!» Возбужденные лица репортеров, которые тянули Гурова за рукав, совали микрофоны в лицо и спрашивали, спрашивали что-то. Вся эта бестолковая, бессмысленная суета была отвратительна, особенно на фоне того, что ее могло не быть вообще, если бы место преступления было вовремя и должным образом огорожено. Если бы ответственные лица взяли на себя труд успокоить людей и оградить свидетелей от общения с журналистами. Если бы, если бы…

— Развели бардак, —