Но я вижу, что Рив ей верит. Верит всему. Его глаза становятся пустыми. Он закрывается от меня.

То, как он быстро всему этому верит, ранит больше всего, ведь в глубине души он знает об этом. Я вытащила на свет его самые глубокие страхи и использовала против него, страшнее предательства сложно и придумать.

И все-таки я жду, что он будет сопротивляться, скажет, что я не права. Ведь Рив Табатски, которого я знаю, никогда не сдается. Похоже, только не в этот раз.

Уходи! Пожалуйста, уходи!

Именно это он и делает. Не говоря ни слова, он разворачивается, идет к грузовику и уезжает.

Я закрываю дверь, Кэт скачет, как угорелая, а Мэри заворожено смотрит на дверь.

– Простите, – говорю я. – Но я так и не дождалась кануна Нового года.

– Ну и к черту это Новый Год! Все кончено здесь и сейчас, крошка!

Мне страшно смотреть на Мэри. Разве это не все, что я могла для нее сделать?

Мне кажется, что какая-то часть меня умерла.

– Господи, – произносит она, и слова льются из ее рта, как мед. – Я чувствую, что это случилось. – Мэри фокусирует взгляд на мне и дотрагивается до груди. – Ее глаза светятся. – Я чувствую, что его сердце разбито.

Я заставляю себя улыбнуться.

Подруги ушли от меня уже во второй половине дня. К этому времени угрызения совести, которые мучили меня после ухода Рива, выросли в тяжелейшее чувство вины.

Я снова и снова прокручиваю в голове ту сцену, слова, которые я ему говорила, вспоминаю, какой была жестокой и холодной.

Кэт с Мэри много раз проигрывали эту сцену друг с другом. Изображая Рива, они басом говорили: «Моя мама тебя ждет». Клянусь, они повторили это чуть ли не сотню раз, и все сильней и сильней их разбирал смех.

Они бы так не смеялись, если бы могли посмотреть на него из своего укрытия. Они не видели, какая боль была в его глазах. Зато я видела.

Как только Рив уехал, Кэт положила мой мобильный на кухонный остров, чтобы он все время был на глазах. Она сказала, что им рано уходить, ведь Рив обязательно позвонит по дороге домой. А еще попросила нас говорить тише на тот случай, если он крутится где-то рядом.

Конечно, нет. Он не вернулся, и не позвонил. Я знала, что так будет. Кэт живописала нам картину, как Рив мучается, то берет, то откладывает свой мобильный. Наверняка он позвонит после обеда. Когда и этот срок прошел, Кэт заявила, что он точно проявится до того, как они уйдут. Сворачивая спальный мешок, она поклялась, что Рив напишет мне сообщение перед сном или в самом крайнем случае завтра.

Кэт надела ботинки и собрала вещи. По пути к входной двери, она крикнула:

– Если он вечером позвонит, постарайся запомнить каждое слово, потом мы все вместе посмеемся!

Мэри тоже обулась, и я придержала для нее дверь.

– Я не знаю, как тебя благодарить за то, что ты сделала.

Я с трудом сглотнула.

– Не за что. Я рада, что все закончилось.

Я лежу на диване, накрыв лицо подушкой.

Я осознаю, что это был мой выбор порвать с ним, но мне очень хочется все изменить. Если бы можно было это сделать позже, уже после дня открытых дверей у него дома. Без свидетелей, с глазу на глаз, я рассталась с ним не так резко. Я бы сказала: «Ты мне небезразличен, но давай просто останемся друзьями». Кэт с Мэри никогда бы не узнали подробности, и я бы выполнила то, что обещала.

Он все равно бы злился, но у него не было бы поводов меня ненавидеть. Мысль о том, что он меня ненавидит, была невыносимой.

Сейчас только три часа. Рив сам говорил, что во время дня открытых дверей люди приходят в течение всего дня. Если я потороплюсь, то могу туда прийти и поговорить с ним. Сделать так, чтобы он понял. Мы не сможем быть вместе, но я хотя бы возьму назад свои ужасные слова.

Я бегу наверх, включаю душ и, подпрыгивая от нетерпения, жду, когда пойдет теплая вода. Черт! У меня нет времени на душ! Я же целую вечность буду сушить волосы!

Я выключаю воду и включаю в розетку щипцы для завивки волос. Пока они греются, я достаю из гардероба голубое шелковое платье-рубашку, которое я купила специально для собеседований в университете, лакированные туфли и нитку из мелких жемчужин, которую подарил мне в 16 лет папа. Я завиваю кончики волос, крашу глаза, наношу розовые румяна и блестящую помаду.

Перед уходом, я смотрюсь в зеркало. Я выгляжу празднично, женственно и зрело. И это здорово. Мне хочется произвести хорошее впечатление на маму Рива. Кто знает, что она обо мне подумает, когда я явлюсь так поздно.

Уже рядом с Ти-Тауном, я вдруг вспоминаю, что не могу прийти к нему в дом с пустыми руками. Я разворачиваюсь прямо посередине улицы, и несколько человек бросаются врассыпную, но мне плевать. «Милки Монинг» уже закрыт, я захожу в соседнюю дверь к флористу и прошу завернуть в целлофан самую большую пуансеттию в магазине. Это целая композиция, а не просто комнатный цветок, такую можно встретить в гостиничных холлах. Она огромная и посажена в очень красивый горшок, напоминающий старинное зеркало. Эта штука стоит целых сто долларов с налогом, ну и что. Я прошу парня погрузить ее на пассажирское сидение.

Около четырех я подъезжаю к дому Рива и с облегчением вижу, что здесь еще много машин, так много, что негде припарковаться. Я останавливаюсь поперек подъездной дорожки соседей, блокируя выезд их минивена. Я передвину машину, как только у меня будет возможность извиниться перед Ривом.

Растение весит, наверное, целую тонну, но мне удается донести его до двери. Я слышу, что веселье в доме продолжается, гости чему-то аплодируют. Я ставлю цветок на землю, быстро поправляю прическу и наживаю на кнопку звонка.

Все хорошо, Лил. Сейчас твой выход. Я нервничаю, в то же время меня охватывает приятное волнение. Я исправлю то, что натворила. Я снова стану самой собой.

Дверь открывается, и через мгновение я понимаю, кто именно стоит на пороге.

Ренни. Она складывает руки на груди. На ней футбольная майка и легинсы. Она босиком, волосы уложены в небрежный пучок на макушке. Я чувствую себя смешной и неуместной в своем