он не даст взять слишком много. Теперь понимаешь, как глупо говорить об изменении чего-то фундаментального, но изменить нечто более простое и обыденное можно.

— Если этой силой может питаться каждый, то в чём отличие избранных?

— А отличие в том, что избранные при должной подготовке способны редактировать код, прочие же такой возможности лишены. — Сказала Тэсса.

Макс кивнул и снова вытянул руку. И в снопе искр вырос оранжевый кристалл.

— Прекрасно! А теперь воздействуй на это место, где мы находимся, преобрази его!

Кристалл и сноп искр рассеялись. Макс стал водить руками и ощущал, как здешняя порода становится податливой и мягкой, точно пластилин, и всё вокруг искажалось, плавилось, сжималось и растягивалось, пока не застыло в полужидкой, полутвёрдой неясной массе. И вдруг всё оборвалось. Макс будто выдохся, резко пошатнулся и весь напряжённый согнулся, уперевшись ладонями в ноги и, глядя на землю, раскрасневшийся, дышал тяжело и часто.

— Я делал всё, как надо, чётко представил, думал лишь о желании, я видел эту красоту, такую яркую и мощную…

— Знаешь, нельзя создать шедевр за один присест! Величайшие художники и писатели годами полировали свои работы, чтобы приблизиться к прекрасному! Нужна последовательность.

— И что это значит?

— От простого к сложному. Внутри каждого творца живут два зверя, один всё создаёт и плохое, и хорошее, но не видит разницы. А второй — придира, он говорит, что хорошо, а что бездарно. Но они не работают вместе, лишь по отдельности, и твоя цель включать и отключать их внутри себя поочерёдно. Пусть первый сотворит самую жалкую тривиальность, не оценивай её, но созидай, наращивай, как бы плоха она тебе не казалась. И, как бы ни хотелось, не позволяй придире вырваться на свободу, даже пискнуть, пока первый зверь не выскажет всё до последнего. Вот тогда и можно выпускать придиру. Своим чутьём он обнаружит интересности, красивые детали, дивный ракурс, а прочее потребует отсечь. В эти мгновения прислушивайся к нему, как бы противен не был его голос и произносимые слова. В конце останется чистый талант и заключённые в нём сила, красота и ум. — Одухотворённо произнесла Тэсса.

Макс выпрямился, но не стал вытягивать руку, а закрыл глаза и представил, как всё внешнее меняется вокруг. Он больше не управлял материей, но был ею. Духом жизненной правды, проникшей в чистый свежий воздух, в сочную зелёную траву, в рыхлую почву, на которой стоят девушка и парень. Где-то за пределами воображения частичка ожившей природы формировала саму себя, придавала глубину небрежными мазками, прочерчивая всё новые контуры и очертания. Макс проник в природу духом жизни и расцвёл в ней духом красоты. Его глаза открылись, но он не проронил ни слова.

Склон, усеянный земляникой, стоял на окраине леса в закате дня с видом на городские многоэтажки и спускался каменисто-песочной породой через заросли кустарников в тень тополей, перед которыми тёк ручеёк. И все родные слуху шелесты, шорохи, журчание воды и пение птиц окружили девушку и парня.

Макс задрожал, рухнул на колени, заливаясь потом, и почувствовал, как Тэсса положила руку на его плечо.

— Здесь началось наше путешествие… — Выдохнул Макс.

— Не останавливайся, продолжай, пусть твоя фантазия расправит крылья.

— Полёт? — Усмехнулся Макс. — Ну ладно…

Он поднялся, сцепил руки и закрыл глаза. По земле разлилась энергия, из травы выглянули новые стебли и оформились красивыми ярко-рыжими цветами. Макс поднёс ладони к губам и подул, и десятки оранжевых цветов оторвались от почвы и взмыли в багряное небо. Сначала поодиночке, а затем сплетаясь в набор букв.

Т… Э… С… С… А…

А ещё в улыбающуюся подмигивающую рожицу с высунутым языком. Тэсса рассмеялась.

— Это ещё что? — Спросила она.

— Послание космосу. — Важно ответил Макс и взглядом проследил за буквами.

Цветы и рожица сплелись между собою в подобие гнезда и выпорхнули двумя ласточками.

Они стали резвиться, летать, шуметь, пикировать, словно играя и танцуя. Макс водил руками, и птички подчинялись этим витиеватым движениям и вот пронеслись прямо над головой Тэссы, заставив её отпрянуть и пригнуться.

Макс засмеялся, и тут же под его командованием осталась всего одна ласточка. Вторая теперь описывала воздушные пируэты под мановения изящных рук Тэссы и вдруг подросла, схватила ласточку Макса и стала кружить, носить туда-сюда.

— Эй! Нечестно! Отпусти! — Воскликнул Макс.

Но Тэсса лишь посмеивалась. Тогда Макс стал незаметно по чуть-чуть добавлять своей птичке мяса. И её пленительница невольно опускалась, но затем снова подросла и взмыла вверх. Максу ничего не осталось, разве что кроме…

— Ну ка, ну ка… — Проговорила Тэсса так, между прочим.

Ласточка Макса обернулась енотом и, вырвавшись из цепких лап уже стервятника, залез птице на спину ближе к голове, закрыл обзор, сжал лапками клюв и стал мотать из стороны в сторону. Стервятник нервно замахал крыльями, начал летать спиралью и переворачиваться, но енот всё не отцеплялся. Стервятника заносило, он терял высоту под возмущённые возгласы Тэссы. Енот уже вовсю развалился на спине пленителя, пока тот падал камнем. Стервятник уже не сопротивлялся, а просто сложил крылья и спикировал.

Енот вывалился у самой земли и, упав наземь, перевернулся, словно паркурщик и быстро-быстро побежал прочь на своих четырёх, оглядываясь на взмывающего в небо стервятника. Их взгляды пересеклись, и они помчались друг на друга. Оба набрали в скорости и всё начало замедляться. Енот плавно подпрыгнул, выставил лапку для удара, стервятник же стал плавно пикировать, а когда сблизился, расправил крылья и потянулся когтями. В сантиметре от прикосновения и зверь, и птица застыли прямо в воздухе, в полуметре над землёй, лапка и прожорливость против голодных когтей и клюва.

— Нууу! Ты оборвал на самом интересном! Любопытно же, кто победит! — Воскликнула Тэсса.

Макс весь дрожал, был бледный и тяжело дышал. Образы животных развеялись. Макс упал на спину, скрючился, и не смел шевелиться. Что-то в нём треснуло и надломилось, в голове и сердце стояли звоны, странные шумы, колеблющие, теребящие, бередящие все раны тела и души, те нарастающие звуки, которыми он был награждён, когда к сердцу прикоснулась Тэсса. На одном глазу начался нервный тик. А на душе один из швов как будто разошёлся.

Всё стало слишком ярким, и Макс зажмурился. Но даже с закрытыми глазами, свет прорезал веки, и вся его насыщенность, контраст, все шумы и потоки энергий, всё стало куда значительней и многосторонней, и Макс всё это различал на вкус и цвет. Но открыв глаза, отдавшись на волю одного только зрения, он увидел, как всё плющится и рассыпается квадратами. Звуки отовсюду лились мешаниной, и шелестели глыбы камней с