Шрифт:
Закладка:
— Макс?! — От её голоса, вида, запаха всё вспыхнуло ярко-белым и тут же погасло.
Стало совсем темно, как если бы в комнате ночью перегорела лампочка.
Но жизнь на то и жизнь, в ней не найти покоя, ни на суше, ни на океанском дне. Глубокая, колющая боль пульсировала в самом сердце. Если вообразить, рана была рассеяна по всему телу, но затем сузилась и тонкой длинной иглой вонзилась в сердце.
Спустя часы Макс обнаружил себя в лечебнице, лёжа на спине в одной из капсул. Рядом сидела Тэсса, а вокруг неё витала рыжая аура, волнующая и встревоженная — тревога и страх, что сковали её язык, да и лицо было хмурым. И всё же она пылала своим внутренним светом, которого Макс до сих пор не замечал, всей её скрытой силы и таланта.
А что было вокруг и как можно было всё это не замечать? На потолке, стенах, воздухе, да и в самом Максе, как и повсюду, проистекали рыжие паутинки эфира. Всамделишные узы целого мира с микроскопическими колебаниями. И каждая мысль, слово, запах, действие оставляли на паутинках след, как бы дополняя их узор.
Макс зажмурился от дикой щемящей колкой боли в груди, но таки решился взглянуть. В сердце зияла трещина. Не большая, но все ощущения просачивались сквозь неё в самую душу и понемногу разъедали края ментальной раны, к которой Макс боялся даже прикоснуться. Только поднял взор на Тэссу.
— Ты видишь это?! В моём сердце! Что мне делать? Прошу, не молчи! Что это за фигня такая? И что творится с моими чувствами? Зрением, слухом, обонянием? Они режут меня, всё слишком ярко и громко, помоги!
— Я думала, надеялась, что здесь подготовка будет безопасной, но ты смог как-то вобрать больше, чем было положено, и разорвал ментальные ткани, нарушил целостность души и создал брешь. Все чувства смешались и хлынули бурным потоком, не смертельным, но мне не ясно, как ты можешь оставаться в сознании, если должен был погрузиться в кому!
— Всё, что я слышу, вижу и чувствую, причиняет боль! Сквозь меня просачивается всё больше и больше, абсолютно всё, информация, звуки, вкусы, эмоции, что это?!
— Это — расширение чувственного восприятия — синестезия. Научись сужать этот поток, и твоя ментальность станет более эластичной и гибкой, душа адаптируется, а рана заживёт.
— Я вижу колебания твоей души. — Макс стал пристально разглядывать Тэссу, она же попыталась прикрыться. — Ты смущена?!
— Если ты такой всевидящий, может перестанешь пялиться на мою душу?! — Воскликнула Тэсса.
И Макс потупил взор.
— Прости, боюсь, что я не в силах. Это просачивается прямо в сердце, раздирает его, мне даже смотреть необязательно. Что же мне делать?! — Спросил Макс.
Их взгляды пересеклись.
— Думаю, на сегодня уроки закончены. Идём, тебе нужно восстановиться. И я знаю отличное место.
Макс и Тэсса побрели днями и ночами по лесам, полям и болотам. Но не то, чтобы они шли слишком долго, много или окольными путями, просто рельеф вокруг ежеминутно изменялся. Так они оказались у низины перед пологим холмом. На его вершинах носился гигантский рыжий зверь. От резких метаний его формы и очертания туманились.
В два больших прыжка он настиг и предстал перед Максом и Тэссой рослой, громадной, с высотой и шириной подобной двухэтажному дому лисицей. Но вместо обычной шерсти густой оранжевый дым, а под ним тело из жидкого растекающегося и от того размытого хрусталя.
Как озорное дитя, лисица вихрем бегала вокруг, виляя пушистым хвостом и слегка подталкивая мордашкой Макса и Тэссу в спину, ближе друг к другу. Затем остановилась, присела и облизала их своим огромным языком. Слюни тоже оказались дымом. Лисица зафыркала, когда Тэсса почесала ей за ухом, затем легла, сложила лапы и положила на них голову, закрыла глазки и нежно замурчала. Мурлыканье становилось всё громче, а лисица всё туманней и расплывчатей, затем сменилось посапыванием, и от зверя осталось лишь большущее облако, в котором рыжий дым и жидкий хрусталь смешались, окончательно утратив все очертания и формы.
Тэсса взяла Макса за руку и шагнула внутрь. По ту сторону всё казалось таким странным.
В прихожей не было ни одной двери или окна, а потолок, пол и все стены не имели ни граней, ни очертаний, были неясными, ежесекундно размывающими собственную детальность и состояли из жидкого, растекающегося хрусталя с металлическим оттенком. Ни у одной вещи не было ни начала, ни конца, все вещи как бы происходили друг из друга, одно было продолжением второго, а стоило подойти хоть к чему-нибудь, оно уже было совсем другим. А этот воздух, он был из того же вещества, что и всё остальное, но более эфемерный, напоминал туман. Если же замереть, остановить взгляд и сфокусироваться, вся переменчивость тоже застывала, и можно было любоваться окружением.
И Макс остановился. Он увидел застывшие водянистые пластины, напоминающие своей прозрачностью хрусталь. Сквозь них, под мерное сопение дома, хмурое небо иногда сверкало неясными всполохами молний, громыхало, и было так свежо, словно гроза была прямо в прихожей, и капли стекали снаружи по едва видимым пластинам. Но стоило шевельнуться, отвести взгляд и всё менялось. От одного шажка прихожая уже выглядела иначе.
У Макса закружилась голова, он стал теряться и проваливаться всё глубже и глубже в эту размытость и туман, в котором даже то, что было видно, стало пропадать. Макс сделал шаг назад, надеясь упереться в стену, но сколько бы он не прошагал, была лишь пустота. Бесконечное пространство за спиной. Но вдруг из ниоткуда Тэсса схватила его за руку. Макс вздрогнул.
— Что это?! — Взволнованно прошептал он.
— Здесь довольно нелинейная планировка, чуть тебя не потеряла. — Сказала Тэсса.
Макс не ответил, начал озираться по сторонам, начал крутиться. Его глаза широко раскрылись, а губы растянулись в улыбке, Макс рассмеялся.
— Уоооу! — Вскрикнул он, завертелся и сиганул прямо в размытость.
То была комната во мраке синевы. Через единственное круглое окно, растянувшееся на весь потолок, лился
