Шрифт:
Закладка:
— Предпочитаешь кипяток? — Спросил Макс.
— Не совсем, но иногда лишь обжигаясь можно почувствовать вкус. Порой с болью приходит наслаждение. — Тэсса притихла и с какой-то грустной полуулыбкой вглядывалась в пламя.
— Что такое? — Спросил Макс.
— Ничего, просто я подумала, что теперь мама никогда не узнает о всех моих книгах, что я насобирала, всех стихах и живописи, которые я скрыла в ночи. Я не смогу раскаяться, прочитать исповедь. Я всего-то и хотела быть чуточку человечней, узнать ту скрытую от меня жизнь, но всегда боялась слишком близкого контакта, облачённая в гордость. И выдавала этот страх за тревогу стать такой же губительной для мира, но мама была права. Мы и люди не такие уж и разные. Я страстно впитывала вашу культуру и сколько же во мне было высокомерия, жадности и пренебрежения, если я брала всё, что мне захочется. Так было сильно моё желание попробовать частичку этой жизни на вкус. Неужели я была настолько слепой и голодной, что объедки виделись мне королевской трапезой?
Обе чашки опустели, и Тэсса незаметно положила свою голову на плечо Максу, и он приобнял её.
— Иногда мне снятся сны, где я обычный человек, встаю по утрам, делаю зарядку, умываюсь, завтракаю, ухожу из дома, сажусь в автобус и, слушая музыку или книгу, наблюдаю за людьми. Затем приезжаю на работу и учу детей математике, литературе и живописи, неважно чему, главное творческому и полезному. Я бы лелеяла и заботилась о каждом ребёночке как о своём, учила их уважать себя, друг друга и мир, в котором они живут. А на переменах, они бы бегали и веселились, радовались жизни, вызывая в каждом восторг и умиление своей детской живостью и непосредственностью. Все эти темноволосые мальчишки и рыжие девчонки. — Взгляд Тэссы ускользал.
Но Макс успел поймать его глазами и приковать к себе. И обнял ещё крепче, а Тэсса обняла его в ответ.
— Ты не одинока, Тэсса. Мы не оставим тебя. И твои родные тоже не оставят тебя, они будут живы, пока ты помнишь о них, ведь всё лучшее, что в них было, ты вобрала и сохранила в своём сердце.
— Они многое помогли мне осознать, повзрослеть. Знаешь, в этом мире нет места ненависти, и поэтому путь для Ранзора сюда закрыт. Мы могли бы прятаться в Эдеме до конца своих дней, но он принёс столько горя и неизвестно сколько ещё принесёт. Его нужно остановить. Ты понимаешь?
— Да.
— И ты понимаешь, что должен для этого сделать?
Макс кивнул.
— Я никогда не умела доверять, но кажется, я доверяю тебе…
Макс не дал договорить и впился в её губы, в эти сладкие уста, напоминающие вкус летних ягод и уютных вечеров вдвоём. И было во всём этом что-то горьковато-сладкое, что делало момент настоящим.
Тэсса покусывала губы Макса, оттягивала нижнюю губу, играла языком и упивалась страстью, той негой, что заставляет мучить и бросаться друг на друга до сладостной боли и волнующей дрожи во всём теле, желанной слабости, что разливается по телу и подкашивает ноги, кружит голову и отращивает крылья за спиной и потому заставляет кусаться и любить эти укусы, полные нежности, ласки и интимной доли садизма. И этот поцелуй был словно ключ или пароль, что прозвучал однажды, но навсегда.
И этого хватило, чтобы сердца раскрылись и сошлись в единстве. И то чувство разлилось по венам, наполнило их чем-то прекрасным и возвышенным.
Так зарождались тонкие ароматы страсти и любви.
Макс и Тэсса всё плотнее прижимались друг к другу.
Огонь в камине пылал всё ярче, а музыка играла всё насыщенней и слаще. Но никогда в жизни им не превзойти тот яркий свет и трепетную музыку души, что расцвели буйным цветком в сердцах влюблённых.
Глава 20
Ранзор, зажатый во тьме со всех сторон какими-то ветками в пересыпку с грунтом, вертел головой и ничего не видел.
Но и темнота не может темнить вечно. Она медленно редела, прорезаясь тонкими полосками оранжевого света. От этого становилось тепло и уютно, как бывает уютно в кругу любимого человека, когда однажды ночью он признаётся тебе в чувствах. Отсюда не хочется вылезать, лишь зевнуть, потянуться и уснуть в обнимку.
— Так и зарабатывают диабет! — Сквозь зубы процедил Ранзор и попытался открыть глаза, да только не получилось.
Темнота пахла листьями, сырой землёй и корнями, что впились в плечи, живот, ноги, шею и даже веки. Что за аморфное состояние? Он глубоко вдохнул и стал дёргаться, разрывая корни, через которые эфир растекался по всему телу. Круглые ранки стали тут же затягиваться, а мышцы наливаться напряжением и силой. Дрёму как рукой смахнуло, и разум прояснился. Да здравствует жизнь!
И всё-таки вокруг было слишком темно. Ранзор стал ворошить пальцами весь этот грунт, раскапываться и рвать все корни, ветки, но света не было.
Вдруг Ранзор замер. Удушье сжало шею, сделав дыхание невозможным, и тело вспыхнуло могильной синевой, пробудились те самые осколки. Они гноились и кровоточили, правый глаз вновь ослеп. Тело тряслось, а внутренности горели. Казалось, Ранзор обугливается и тлеет, один в этой могиле. Тогда он зарычал и стал неистово рыть землю, рвать ветки, прорываться вперёд и только вперёд к заветной цели. Сквозь боль, что обращала нутро в пепел. И он увидел, что тогда случилось на пороге, на волоске от смерти, как подняла его Азалия, как уложила и стала целовать, оберегать своей плотью от костлявой и растекаться в спасительную черноту.
Ранзор выбрался наружу, ощупал и оглядел всего себя и, как оказалось, был в порядке. Он выбрался на свет из середины бутона, свитого в форме кокона или закрытого гнезда из веток и грунта, под которым к земле опускался толстый пятиметровый стебель, состоящий из мешанины более тонких стебельков. Ранзор стал цепляться за ветки и забрался на самую вершину, откуда можно было заметить как все деревья, что растут неподалёку, тянутся ветвями к кокону.
Внизу там, откуда произрастал стебель, лежало чёрное болото. От него во все стороны расходилось множество тёмных побегов, ко всем деревьям и кустам, травинкам, и даже в воздухе эти нитки были всюду, сплетаясь с оранжевыми маревами облачков, и одна особенная нить присосалась к ядру.
