Шрифт:
Закладка:
Пока Сол разглагольствует, она наблюдает за его руками. Это не руки адвоката. Это руки скалолаза, геолога или – как ей думается – наемного убийцы. Она следит за ним, таким оживленным и улыбчивым, а он замечает, что она наблюдает, и понимает, что за ширмой собственной улыбки она очень, очень далеко.
– Ты сегодня сама не своя. У тебя месячные?
Внезапно ей хочется швырнуть крошечную чашечку эспрессо в его оживленное, улыбчивое лицо, и это желание пугает. Неужели так все и заканчивается, спрашивает она саму себя; неужели банальные поводы для раздражения превращаются в досадные неприятности, а после – в потаенные обиды? Мы становимся нетерпимы друг к другу? Погружаемся в вероломный туман гнева и ярости? Энья уже некоторое время раздумывает, не покончить ли с этими отношениями. Она не уверена, что любит его. Она никогда не была в этом уверена. Она сомневается, что он ее любит – и мог бы любить, расскажи она все секреты, все то, о чем никогда не говорила вслух.
Сказать правду о себе немыслимо. Кто бы мог ей поверить? И, поверив, кто бы мог ее полюбить? Странно, но наиболее откровенной она была с соседом этажом ниже, мистером Антробусом.
За одним из столиков в ресторане с чудовищно высокими ценами и до нелепости маленькими порциями двое мужчин увлечены серьезнейшей дискуссией о Бэтмене. Они называют его архетипом современной массовой психики, классическим городским экзистенциалистским антигероем XX века. Сол сгибается пополам от смеха, почти засовывает салфетку в рот, чтобы не расхохотаться в голос.
– Бэтмен – мужчина средних лет, напяливший черное трико и мамины старые шторы, у него нездоровые отношения с мальчиком препубертатного возраста в чешуйчатых панталонах, и он разгуливает по темным переулкам глубокой ночью. А послушать этих ребят, так он Марсель Пруст.
– Они смотрят на нас, – шипит Энья.
Когда они едут на двух машинах сквозь неон и дизельные пары к его квартире на тенистой улице с таунхаусами в неогеоргианском стиле, она ощущает расстояние. Оно похоже на прямую, которую выложили из всех отдельных точек пространства, разделяющего Энью и Сола, точку А и точку Б.
Позже, когда Сол лежит поперек кровати, словно огромная каменная плита, Энья пристраивается в изгибе его плеча, намереваясь дождаться зари, и смотрит на полосы тени и желтого уличного света, которые чередуются на гипсовой лепнине под потолком. Низко над городом пронзительно звучат самолеты, выполняющие ранние утренние рейсы. Она устала, так устала, но заснуть не может. Спать нельзя. Ее ждут битвы, бесконечные битвы.
Устала, устала, безумно устала. Но враги никогда не устают.
Сол, охваченный монолитным сном, шевелится и выкрикивает что-то бессвязное детским голосом – голосом Сола-из-прошлого, который провалился сквозь годы. Энья прислушивается к шуму машин, к далекому вою полицейских сирен и ждет утра в ложбинке на его плече.
Логично ли ожидать от людей доверия к стряпчему, которого зовут Пр. О’Хиндей?
Не рассчитывая быть упомянутой в завещании бабушки, Энья не явилась на официальное чтение. Неожиданный звонок оторвал ее от работы над заказом от «Дейри-Крест Кримериз»: по-диккенсовски шепелявый мистер Пр. О’Хиндей попросил зайти к нему в контору при первой же возможности, чтобы забрать завещанный ей предмет.
Упомянутый предмет оказался громоздким пакетом из коричневой бумаги, перевязанным бечевкой и похожим на толстуху в крошечном бикини. Разрывы в обертке соблазнительно приоткрывались; бумага шуршала, источая слабый запах плесени и цветов. Когда Энья разрезала бечевку, раздался гудящий отзвук – коричневая бумага, в которую было завернуто содержимое, не была заклеена скотчем. Внутри оказалась неаккуратная куча карандашных набросков, листов, исписанных черной шариковой ручкой, заметок, фотокопий газетных вырезок, а еще восемьдесят четыре акварельных этюда, изображающих цветы. Пояснительной записки не было. Нижний лист представлял собой эскиз обложки с заголовком «Тайный язык цветов».
Энья не заметила, как стемнело. Она отнесла стопку бумаг на стол в своей кухоньке, отделанной древесиной, включила подвесную лампу и занялась упорядочиванием хаотичных страниц. Из динамиков стереосистемы в гостиной звучала Фантастическая симфония Гектора Берлиоза.
Как выяснилось, это была книга или нечто вроде книги – такой, что целиком задумана как плод любви и потому не может быть завершена, к вящему удовлетворению автора. Бабушка Джессика делала завуалированные намеки на некий проект, «главное дело всей жизни», но поскольку она так ни разу и не предоставила доказательств его существования, ее magnum opus списали со счета как попытку пожилой женщины поторговаться со смертью. То, что Энья разложила стопками на своем сосновом столе, явно родилось из собранных за многие годы – если не десятилетия – украденных мгновений. Полуночные записки, заметки во время чаепития или перед завтраком, дневные наброски и каракули; результаты работы в студии долгими зимними ночами. Труд был фрагментарный, неорганизованный: с серией этюдов ириса болотного соседствовали какие-нибудь торопливые карандашные заметки о символическом значении жонкиля («желаю взаимности»), колокольчика («подтверждение»), щавеля курчавого («терпение»), валерианы («покладистый нрав») и репы («благоволение»). Их дополняли фотокопии наподобие заметки из малоизвестного журнала, посвященного народной медицине, – про лекарство от овечьей болезни, которое готовили на Кавказе из репейника, пижмы и коры бука. Энья разделила труд на две основные части: «Наброски и рисунки», «Заметки и каракули». Эти части она позже разложила на «Ботанику»; «Эстетическое и целебное воздействие (лекарственное)»; «Эстетическое и целебное воздействие (окружающая среда; эффект от присутствия тех или иных цветов в помещении)»; «Символическое значение (знаки)» и «Символическое значение (флоромантия)».
Многочисленные и многообразные цветочные клумбы в баллибракском доме (проданном, как Энья узнала от мистера Пр. О’Хиндея, застройщику с разрешением на возведение комплекса из шести домиков класса люкс под названием «Айронбридж-Мьюз»)
