так и не удалось точно определить момент, когда все начинается. Она до сих пор не понимает, где та грань, за которой нечто едва уловимое превращается в нечто осязаемое. В конце улицы проползает патрульная машина. Есть надежда, что никто из соседей не пожаловался на идеологически корректную танцевальную музыку. Валите отсюда, фашисты.

Энья заводит машину, отъезжает. Сквозь морось октябрьские лики краснокирпичных городских домов кажутся черными даже в желтом свете уличных фонарей, приведенном к европейскому стандарту. Улицы в столь поздний час пусты, не считая такси, полицейских и призраков. Сияние неоновых реклам превращает лобовое стекло в карту остаточных напряжений в поляризованном свете и становится путеводной нитью, ведущей в сырой северный пригород – средоточие облицованных алюминиевыми панелями коробок, где изобилуют улицы с названиями вроде Патрик-Пирс-Гарденс, у каждого жестяного таунхауса на подоконнике гостиной между стеклом и короткими тюлевыми шторами стоит портрет Папы, а десятиметровый хлыст антенны тянется с каждой крыши к эмпиреям, стремясь выцепить ТВ-программы с того берега. Морось незаметно переходит в унылый желтый дождь.

Рекламные щиты приводят к небольшому пригородному супермаркету. За металлическими антивандальными решетками – криво приклеенные на двусторонний скотч флуоресцентные розово-оранжевые плакаты с «Акциями этой недели». Внутри магазина все синее от холодильных витрин, словно в фильме ужасов. Красный глазок сигнализации подмигивает Энье. Когда она выходит из своего «Ситроена 2CV» [115], поток силы из-за границы мира уподобляется шквалистому ветру. Она скидывает вечерние туфли, достает из багажника кроссовки «Рибок». Ярко-красные [116]. Они не сочетаются с вечерним платьем. Хотелось бы переодеться полностью, но раз уж времени хватает лишь на обувь, так тому и быть.

Проверка.

Портативный компьютер – наладонник – в сумочке мигает зеленым в том же ритме, что сигнализация – красным. На сером дисплее сплетаются черные графические линии. Она цепляет штуковину к поясу и распутывает свернутый провод с многоканальным разъемом.

Проверка.

На полу возле заднего сиденья лежат мечи, все еще завернутые в старые газеты. Катана и тати [117]. Длинный меч и меч-компаньон. Она вытаскивает их из ножен. Кэндзюцу, путь обнаженного меча. «Философские и моральные соображения склоняют голову перед победой в бою».

В ней пробуждается сонм духов: дух ожидания, дух трепета, дух пламени, дух пустоты, дух маленького пригородного супермаркета в двадцать минут второго субботней ночью под моросящим дождем, принесенным ветром с холодного радиоактивного моря.

Дух переправы – выбора подходящего места и времени, чтобы встретиться с врагом.

«Никогда не позволяй врагу познать твой дух. Не будь ни чрезмерно воодушевленным, ни малодушным. И то и другое – проявление слабости».

Она продвигается сквозь проливной дождь к автостоянке позади магазина. У опущенных рольставней склада подключает наладонник к разъему на рукояти длинного меча. Слова, символы и формы, слишком мимолетные для человеческого восприятия, заполняют маленький дисплей; на сером фоне мигает серебристое ДЕЗИНТЕГРАТОР ЗАГРУЖЕН. Иероглифы, серые на серебре, роятся от хабаки, накладки возле гарды меча, вдоль лезвия – идеографическое смешение китайского и языка индейцев майя. За секунду клинок покрывается переменчивой патиной из серебристых значков.

Энья идет по мокрому от дождя асфальту к ларьку с пивом. Чувствует их близость, как будто кожей лба ощущает в воздухе электрическое напряжение.

Какой-то звук, возня в теплых тенях у тихо вздыхающих труб теплотрассы.

Действие/бездействие. Понимание/непонимание. Мечи взмывают в стойку гэдан-но-камаэ: тати над головой, катана направлена вниз под углом сорок пять градусов.

Высокотехнологичные кроссовки шаркают по гравию. В тусклом пригородном свете предательски блестит шприц. Появляется нечто в облике подростка: сальные черные патлы, футболка «Уайлдчайлд» с фосфоресцирующим рисунком – отрубленные головы, пентаграммы и бондаж.

Сидя на корточках в тени трубопровода, пацан запрокидывает голову и разевает рот так, словно хочет проглотить дождливое небо.

И из открытого рта вырывается тварь: длинный червь нутряной тьмы бьется и извивается под неумолимыми диагоналями дождя, исчертившими автостоянку. От гибкого тела отделяются голова, руки, ноги. Проходит всего секунда, один лишь миг, и нечто стряхивает кучу промокшей одежды, а с ней и полупрозрачную, светящуюся оболочку, в которую превратился мальчик.

Тварь возвышается над Эньей, высокая и тонкая, словно ива. Пальцы-прутики – тридцатисантиметровые бритвы из синеватой стали. Сросшиеся губы напоминают пластину китового уса; голый череп закручен в костяную арабеску. Из одежды на существе только собственная шкура да несколько прилипших лоскутков человеческой кожи.

Энья мгновенно наносит удар: атаковать надо сразу, пока враг еще растерян, пока его дух и тело не оправились после трансформации. Звон стали о сталь. Тварь ловит меч когтями. Визг металла, две режущие кромки трутся друг о друга. Иероглифы сыплются с лезвия и взрываются вокруг противников, словно умирающий фейерверк.

Оно швыряет Энью через всю автостоянку, следует по пятам, но она вскакивает быстрее мысли – красные кроссовки твердо стоят на залитом водой асфальте. Она откидывает с глаз мокрые от дождя волосы. Внутри полыхает песнь шехины. Нихон-ме: длинный меч устремляется вверх и вбок, стойка меняется на дзёдан, среднюю позицию для удара, нацеленного в грудь. Иппон-ме: меч-компаньон поворачивается, блестит на свету и направляется выше, чтобы рассечь костяной гребень. Сталь сверкает под дождем. «Стратегия заключается в том, чтобы нанести врагу удар. Напасть, атаковать, коснуться – не значит нанести удар». Когти-лезвия мерцают украденным светом, двигаясь сверху вниз; длинный меч плавно переходит в дзёдан, чтобы отразить их. От столкновения оружие едва не выскальзывает из руки. «Мысль и действие едины». Короткий меч в левой руке режет, переходя от ваки через чудан.

– То-о!

Великий киай [118] срывается с ее губ. Правая лапа, отрубленная чуть ниже локтя, отлетает в сторону. Стальные когти высекают искры из асфальта.

Из обрубка бьет фонтаном бледный ихор. Пошатнувшись, тварь сразу же начинает регенерировать. Разбрызгивая сок сновидений из ужасающей раны, существо гонит противницу через всю автостоянку, размахивая поющими стальными когтями. Когти и клинки сталкиваются, металл визжит, летят искры. Существо давит сильно – так сильно, что Энья, растерявшись всего на миг, оказывается прижатой к стене пивного ларька. Пять тридцатисантиметровых бритв кромсают плакат с пивом – цвета синевы и мочи, – а потом тварь заносит лапу для смертоносного удара в горло.

И в этом кванте нерешительности длинный меч атакует с обманчивой медлительностью струящейся воды.

Все случается сразу. Недоверчивое выражение мелькает на морде, пока башка твари падает на мокрый асфальт, но не долетает, поскольку раньше и тело, и голова беззвучно взрываются, распадаются на облако пушистых искр. Сквозь их сияние недолго просвечивает силуэт противника, а потом остается лишь тускнеющий отблеск и горстка светящихся шариков, бестолково прыгающих по автостоянке.

Воительница, как заведено, кланяется в знак уважения к врагу и