Она постарается быть достойной той силы, что они в ней открыли.

Крик. Крик погибающей лисы, крик кабана, угодившего в капкан в лесной чаще.

Тварь Деймиан вскинула руки, словно от внезапной боли. Бронзовый меч в форме листа упал на землю и мгновенно превратился в горку ржавчины. Пальцы фагуса напряглись, отвердели и стали деревянными. Сандалии из кожи и бронзы лопнули; белые корешки ринулись от них во все стороны и зарылись в землю. Его руки и ноги покрылись корой; растопыренные фаланги удлинились, проросли веточками, зазеленели. Крик не успел стихнуть, а на месте Твари Деймиана уже стояла рябина, которую трепал ветер. Когда в тумане замолкли последние отголоски, от ствола отломилась ветка, оставив дыру в том месте, где раньше был рот.

Затем Джессика почувствовала, как видения, так долго и терпеливо ждавшие своего часа на углах и перекрестках ее жизни, поднялись единой стаей и вырвались на свободу. Ею овладел жуткий, неуемный восторг. Она пустила в ход воображение и собрала все стаи, все рои видений, превратила их в одежды и огненные крылья. Что угодно. Она могла получить что угодно, стоит лишь захотеть. Видения ответили на зов, слетели к ее рукам, и она увидела, что они имеют форму птиц – как бесчисленные вероятные миры Мигмуса.

Она отошла от камня, направляясь к Эмили, расправив крылья феникса.

– Да, – сказала она. – О да, да, да…

Она увидела своих отца и мать – женщину, которая притворялась ее матерью, мужчину, который притворялся ее отцом, девочек, которые притворялись ее сестрами; она увидела доктора Ганнибала Рука, мисс Фэншоу и крошечного тявкающего Кромлина; она увидела Толстуху Летти и мистера Мэнгана, преподобного Перро, Эм и Роззи, их Колмов и Патриков и всех, кто когда-либо предал ее, причинил боль, игнорировал, не верил, притворялся, что она ему нравится, хотя на самом деле все это время презирал ее и смеялся над девушкой, которая изощрялась во вранье, чтобы расплачиваться им за дружбу. Она увидела их всех, а еще – все те вещи, которые могла бы с ними сделать, и места, куда могла бы их отправить, коснувшись самым краешком своей силы. И она увидела Тварь Эмили, Тварь Мать, узрела в ней сестру, которую должна была иметь, и, когда они посмотрели друг на друга, их лица уподобились образу и отражению в зеркале. Она увидела, как позади ее матери, ее сестры открылся склон холма и разверзлась бездонная сияющая пропасть.

– Да, – сказала Тварь Эмили. – Да, да… да.

Это был голос очень маленького ребенка, ведущего новую подружку к колесу обозрения, игре «Сбей кокос» и аттракциону с машинками на ярмарочной площади в потаенном уголке души.

– Нет, – сказал голос, как будто изумленный самим фактом своего звучания, обладающий силой, которую сам до конца не понимал. Голос Ганнибала Рука. – Нет, Джессика. Разве ты не понимаешь? Ты ей безразлична. Она никогда тебя не любила. Никогда, Джессика, никогда.

Девушка обратила весь свой свет на доктора, но он стоял, маленький и безымянный, окутанный тенями и бесстрашный, словно проповедник, несущий слово Божие. Ее отец устремился к свету, обратив к Джессике ослепшие очи.

– Да, ей наплевать и всегда было наплевать. – Слова Ганнибала Рука лились, словно воды поющих фонтанов Рима, обгоняли друг друга, спеша выразить мысль. – Единственная причина, по которой она захотела тебя вернуть, – неподъемная тяжесть одиночества Мигмуса. Бесконечные миры, безграничные возможности – о да, я этого не отрицаю, – но вокруг нет ничего и никого, что возникло не по ее воле и могло бы разделить с ней этот опыт. Она нуждается в тебе, потому что не способна терпеть вечное, абсолютное одиночество. Все из-за нее, Джессика, все ради нее. Она ни на секунду не задумалась о тебе, твоей жизни, твоих потребностях и мечтах, надеждах и амбициях.

Тварь Эмили пронзительно завопила:

– Ты лжешь, лжешь, лжешь! Я ее любила, я всегда ее любила, она же мой ребенок!

Ганнибал Рук ткнул пальцем в сияние, окружавшее чародейку: жест прокурора на суде.

– Тогда почему же ты ее отослала? Почему отправила в мир без матери, отца, семьи; господи боже, да из-за тебя у этого ребенка целых три матери!

– Я желала ей только лучшего!

Обвинитель не дрогнул.

– Должен заявить, что это ложь. Ты не хотела делиться тем, что нашла, даже с собственной дочерью. Нет, это был твой мир, личный мир, о котором ты всегда мечтала, куда ты могла убежать от всех обязанностей, и тебе была невыносима мысль, что в своей личной стране чудес придется заботиться о ребенке – я прав? Я бы констатировал, что ты не могла даже представить себе, что некто помешает насладиться раем, который ты сама для себя создала.

Тварь Эмили разъярилась до такой степени, что даже холмы дрогнули.

– Ты чудовище, мерзкое чудище, Ганнибал Рук, ты монстр.

– Далее, осмелюсь заявить, что твоя так называемая любовь к дочери возникла лишь тогда, когда ты поняла, что «вечный рай» оказался изысканной разновидностью Ада. Да, мисс Десмонд, Ада. Ад – это не другие. Другие – это Рай. Ад – это твое Я. Отныне и вовеки, только Я. Я, снова Я! Вот и вся основополагающая идея твоей… не осмелюсь назвать это «жизнью». Твоего бытия, ибо ты обрела возможность существовать и поступать в строгом соответствии с собственными желаниями.

– Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу… – завелась Тварь Эмили, повторяя это снова и снова, все больше становясь похожей на пятилетку-истеричку.

– Это правда? Мама, это правда? – Джессике показалось, что птицы, которые кружились и пикировали в тумане, на самом деле метались и хлопали крыльями у нее в животе. – Это правда?

– Вранье. Сплошное вранье, каждое его слово – вранье! – взвизгнула Тварь Эмили.

– Это правда, – сказал Ганнибал Рук, и вырос до размеров божества – сурового патриарха в строгом облачении, черном, как обложка Библии, – а Тварь Эмили усохла до отшлепанной четырехлетней девочки, хныкающей в углу.

И тут над склоном холма раздался новый голос.

– Джессика, решать тебе одной, – сказал Чарли Колдуэлл. – Никаких ограничений, никаких обязательств; на этот раз выбор за тобой.

– Я превращу вас всех в нечто столь ужасное, что вы даже не посмеете на себя взглянуть! – кричала тем временем Тварь Эмили. – Я вас всех отправлю прямиком в преисподнюю, на веки вечные, отныне и впредь. Аминь.

– Нет, – сказала Джессика. – Я тебе этого не позволю.

Свет усилился до такой степени, что стал больше чем светом – звуком, глухим ревом, горячим, обдирающим кожу ветром. Ганнибал Рук