представленных в мировой культуре, говорит о том, что сознание человека на первых этапах своего развития легче оперирует с абстрактными величинами и обобщенными суждениями, представленными в мифе. И это, несмотря на то, что они прячутся за конкретными героями, перипетиями их судеб и подробностями их странствий по открывшемуся миру-вселенной, который необходимо обживать, в том числе и интеллектуально. Заметим, что во всяких мифологических парадигмах нет не перемещающихся во времени и пространстве героев. Миф не может состояться, концентрируясь вокруг неподвижного мифологического героя: всякий раз он движется и в движении под него упорядочивается и структурируется сама действительность. И это пространство движения героя, время его существования обратным образом осмысляются, и именно таким образом эти категории «очеловечиваются» и получают свое антропное измерение.

Вот Икар, сын великого изобретателя Дедала, не послушал своего отца, создателя крыльев из перьев голубей и скрепленных воском и медом, поднялся слишком близко к солнцу, отчего воск и мед растаяли, и он упал в морскую бездну. В этом мифе все имеет конкретное выражение и воплощение, включая описание самих крыльев, место заточения Дедала и Икара в горах по воле бессердечных богов, но основный смысл, какой прочитывается нами и сегодня, заключается в воплощении в данном мифе порыва человека к неведомому, нарушение всяческих запретов и ограничений, и представляется нам изумительным примером мечты и преодоления земного притяжения каждым человеком, поднимающимся над обыденностью жизни.

Миф поиска и обретения истины, миф о тщете жизни, миф о преодолении предусмотренной парками судьбы, о победе над смертью и переходом в состав бессмертных богов, миф о возвращении к родному очагу, о поисках «золотого руна (века)» и т. д. и т. п. Мы продолжаем пользоваться этим наследием, причем оно угнездилось в самых основаниях нашего понимания и аксиологизации действительности, стало чуть ли не основной частью нашей эпистемологии. Но и этого мало, вся наша культура должна была впаять в себя совокупность смыслов, выраженных в мифологии. А художество как таковое невозможно без использования универсальных моделей воспроизведения реальности (тот самый мимесис), какие впервые были определены именно что в мифологических формах идеальной деятельности человека. Чудесно также и то, что верность угаданных смысловых, а стало быть, и человеческих противоречий такова, что мы ничуть не подвергаем сомнению исходную базу нашего истолкования человека, природы и космоса.

Внешне кажется, что к Шолохову такой подход не приложим, так как у России (Руси) не было своей мифологии. Но это не так. Как автору представляется, и в своих предыдущих работах, посвященных формированию русской эпистемологии, он старался доказать, что роль подобной древнегреческой мифологии в русской культуре сыграл процесс особого формирования самого русского языка, какой соединил в себе религиозную мифичность и дописьменные, языческие представления древнерусских людей.

О мифологии у Шолохова впервые и последовательно было сказано в наших работах 80-х гг., в том числе в монографии «Художественный мир писателя как объект эстетики. Очерки эстетики М. А. Шолохова» (Вильнюс. 1989), идеи которой в итоге вошли в текст докторской диссертации «Эстетика Шолохова», защищенной в Пушкинский Доме (ИР Л И АН СССР) в 1990 году. В самом начале 90-х годов А. М. Минакова обратила на это внимание, подтвердила данное обстоятельство приоритетности и сама успешно работала в этом направлении. Весьма продуктивным развитием идей мифологизма творчества Шолохова является ее книга «Поэтический космос М. А. Шолохова. О мифологизме в эпике М. А. Шолохова» (М., 1992).

х х- х-

Тут необходимо провернуть ленту немного назад и представить, а что такое красота и гармония были для мира, когда в нем еще не было человека разумного, а были только какие-то наши предшественники в виде членистоногих, морских гадов или каких-то иных явлений природного мира. Был ли этот мир прекрасен, как он прекрасен для нас сейчас? Ведь мы воспринимаем планету Земля как некий удивительный феномен уникальности и красоты для нашего человеческого сознания. Так ли это? Не ошибаемся ли мы? Может, это все же нечто вроде стокгольмского синдрома, опрокинутого в прошлое, и как заложник начинает любить своего похитителя, так и мы любим землю, поскольку ничто другое нам не ведомо, неизвестно, а космос, окружающий нашу родную землю, кажется нам враждебным и смертельно опасным. Здесь же, на земле, все нам знакомо и близко, такое голубое небо, синий океан, нежный ветерок обвевает нашу голову. Даже и для бушмена, зулуса их африканская саванна, как для бедуина пустыня, полны прелести и красоты, несмотря на смертельную жару, отсутствие воды, а все потому, что для них это родной и единственный дом, и в этом вся причина и основание.

Мы даже не знаем, насколько нам было бы комфортно во время царства динозавров или саблезубых тигров или каких-нибудь ящеров, которые знакомы нам только по картинкам палеозоологов с их неуемной фантазией или палеонтологов, опирающихся на 2–3 косточки прежних чудовищ, бродивших по земле какие-то несколько десятков, а то и сотен тысяч лет назад, обнаруженных в каких-нибудь горах или степях. Нечего и фантазировать, мы знаем и любим только тот мир, какой мы знаем, как мы любим наших родителей, которые единственны для нас и неповторимы.

И конечно, то, что мир стал истинно прекрасен всего лишь с появлением человеческого оценивающего взора, сознания, какое стало выявлять критерии для оценки всего того, что видит, слышит, чувствует, осязает человек, для нас безусловно. Но и здесь есть загадка – наши пять природных чувств, почему только пять? Ведь мы знаем о «тепловом» и «инфракрасном» зрении многих зверей, об особых качествах каких-то ничтожных насекомых и примитивных с человеческой точки зрения животных, какие перед тем, как укусить свою жертву, впрыскивают в нее обезболивающую субстанцию, подобно комарам, или отращивают себе хвост на месте прежнего, как ящерицы, или могут видеть на 360 градусов, не поворачивая головы, как многие стрекозы. Много чудес у природы. К примеру, человеческий спектр зрения не совпадает со спектром многих животных, и они видят мир преимущественно в фиолетовом цвете или зеленом (так, по крайней мере, убеждают нас биологи). Так какой цвет является настоящим, больше соответствующим объективным сторонам действительности? Нет ответа.

Но очевиден другой вывод – человек должен исходить из своих собственных физических возможностей и принимать их как некую объективную данность, не сравнивая себя с другими живыми существами, хотя бы и в этом отношении. Говорил же поэт – «Не сравнивай, живущий – не сравним».

Красота появляется там, где появляется человек. Конечно, нам опять, в который раз, придется обращаться к античной сокровищнице духа, когда он, дух, идеальное, стали проявлять себя как мощные движительные начала жизни. Сама реальная жизнь для гомеровского