Шолохова. Это понятно, по крайней мере, по двум причинам. Первая заключена в том, что художественный мир великого писателя несет в себе очевидные архаические эстетические формы, которые сразу направляют наше внимание на явления фольклора и в том числе мифологии в русской культуре. А вторая связана с тем, что данный писатель воссоздавал критически важные этапы развития своей страны, эволюцию народа в грандиозных исторических событиях, когда менялась в первую очередь не сама социальная среда, но в значительной степени и природа человека. Мифологии не бывает без человека, но человека особого, какой еще не знает всех своих сил и возможностей, он не до конца понимает свое предназначение, в целом – он сам чувствует и осознает, что находится на неком первоначальном этапе своего развития.

* Так как данная статья готовилась в первую очередь для публикации в «Вешенском вестнике – 2022», то автор счел возможным в ее финале повторить некоторые теоретические утверждения, какие выдвигались в качестве тезисов в предыдущей главе данной книги, но получили свое полное и конкретное подтверждения на материале шолоховского творчества. Так что это не упущение или забывчатость автора. Надеюсь, что читатель верно поймет данную содержательную тавтологичность.

Эта антропологическая новизна безусловно сопровождает всех самых значительных героев произведений Шолохова, и в этом отношении он, без сомнения, является писателем с явными конституирующими признаками мифологического мышления. Есть только еще один подобный писатель в истории русской литературы XX века, который близок Шолохову в своем конструировании и мышлении мифологическими формулами – это Андрей Платонов.

Вероятно, в этом заключалась как бы двойная правда их подлинного новаторства при описании событий в отечественной истории, каких никогда не было до этого и никогда не будет впоследствии – великая революция и страшная гражданская война, с добавкой в виде трагической коллективизации. Они вынуждены были мыслить в своем творчестве объемными и сверхобобщенными, то есть мифологическими, категориями, чтобы соответствовать правде бытия и совершающих исторических событий. Другой стороной такого подхода стала реальная потенциальность именно такого воспроизведения жизни (русский мимесис времени тектонических перемен в России) в самой художественной традиции русского слова и адекватного ему эстетического сознания.

* * *

Русских (назовем таким образом ту этническую общность, какая размещалась на восточно-европейской равнине и включала в себя в дохристианский период в безусловном и неразделяемом единстве основные современные этнические слои – собственно русских, украинцев и белорусов и иные периферийные этносы вроде балтов) оправдывает в культурном смысле (отсутствие собственной «Илиады» или «Эдды») только одно соображение – они выходят на мировую историческую площадку достаточно поздно, в конце первого тысячелетия уже определившегося христианства. Как мы отмечали выше, наступившая христианизация, мало того, что сильнейшим образом повлияла на изменение развития славянских племен, но и существенно корректировала существовавшие пласты славянской мифологии в самом широком отношении. Так что в историческом разрезе мы, россияне, молодой еще этнос, хотя наша становящаяся культура периода Киевской Руси сразу переходит в разряд зрелых, состоявшихся, с определенным авторским подходом и своеобразием стиля. Наиболее ярким примером выступает сравнение архитектурных памятников в Западной и Центральной Европе и на Руси XI–XII веков – по существу это один и тот же высочайший уровень архитектурного искусства близкого содержания и одинаковых эстетических принципов.

В силу подобных обстоятельств, когда наступившая новая культурная эпоха (христианская) вытесняла прежнюю, явно архаическую, Древняя Русь не нуждалась в создании эпоса большого масштаба, похожего на «Илиаду» или «Одиссею», на «Эдду», германские эпические сказания. Хватало и малых форм в фольклоре для воссоздания исторических событий, вроде былин, исторических песен, да и начинали создаваться непосредственно исторические хроники, как «Повесть временных лет», «Изборник» и другие. Они, эти потенциальные эпические сказания, и не могли появиться, так как для их создания требовалась прежняя культура язычества и прежний дохристианский человек, уже ушедшие. Мы, русские, восполним этот недостаток в будущем, отсидевшись несколько веков в исторической и культурной «тиши», пытаясь обрести свою истинную идентичность прежде всего через оберег своего православного способа верования.

Мы начнем торжествовать в культуре, когда Европа уже и не предполагала каких-либо открытий со стороны Руси (России). «Варварская страна заселена варварским народом с варварской культурой», – таков был западноевропейский стереотип восприятия России, начиная со средних веков. Поэтому был столь силен шок, какой европейцы стали испытывать с появлением вначале Пушкина, а потом и всей плеяды мировых гениев из России. Это изумление Европа старалась компенсировать самым простым рассуждением, что, мол, «чудо» русской словесности – это продукт «за счет» взятого (и искаженного, как они считали) у «них», истинных носителей подлинной культуры, содержания, а, по существу, у них украдено. Должны были появиться Толстой и Достоевский, чтобы оторопевший Запад понял, что ничего подобного этим гениям и их произведениям он и не задумывал, европейцам этот масштаб изображения жизни просто не приходил в голову. (Мы говорим о феноменальности явлений русской литературы при всем том, что, разумеется, в каких-то параметрах и свойствах она была похожа или близка общеевропейским образцам). Достоевский не мог появиться в Европе, поскольку она онтологически не задавалась теми вопросами, каким задался «странный» и «страшный», по их собственным оценкам, русский гений.

Но и великий эпос, близкий мифологическому мимесису или воспроизводящей его содержание в новой форме, все же состоялся в русской литературе. Эпос, замешанный на самых основах национального мировоззрения и человеческого психотипа, давший удивительную перспективу развития русского народа в духовном смысле. Но если в культуре проявился, образовался эпос, стало быть, внутри народного сознания, его духовного вместилища присутствовала (до какого-то времени просто дремала) национальная мифология. Причем, мифология, не связанная с общеславянскими мировоззренческими представлениями, с праславянскими мифологическими способами отображения и объяснения действительности. Вовсе нет. Россия в определенном отношении пошла по пути Древней Греции, для которой эпос представал универсальным методом познания – и внешней реальности и самого человека.

Мифология – это оформление бытия как «напряженной реальности» (А. Ф. Лосев), это растолкование бытия в тех самых обобщенных параметрах, какие выражены через конкретную эстетическую форму. Это нерасчленимый субстрат и единство субъектно-объектного мимесиса, какой в прямом значении именуется и понимается как подражание действительности. Миф подражает жизни, одновременно переводя ее, жизнь, в иное качественно состояние – он воссоздает бытие, опираясь как бы на практическую представленность материально существующей реальности, данной человеку в его чувствах и примитивных интеллектуальных рефлексиях. Но, повторяя бытие вслед за Богом (богами – в случае античной мифологии), он добавляет к нему уже очеловеченные эмоции и мысли. Миф – слепок преобразованной действительности, который не теряет своей связи с земной твердью и другими природными стихиями, но уже наполнен неизвестными природе смыслами. Мифология