этот момент произошёл мощный электромагнитный выброс, вызванный точечным разрывом ионосферы, отсюда и сбои в компьютерной системе. Об этом он узнал уже на базе, когда они вернулись.

Награда всегда найдёт милосердного человека

Странное чувство охватило его, едва он открыл глаза. Что-то произошло. Но где? Вокруг или в нём? Хотя и вокруг тоже. Зацвело дерево за прозрачной стеной. Здесь у деревьев цвели листья. Они напоминали земное растение пуансетию. Оно тоже цветёт как бы и листьями. Сначала они белые, потом красные. Дерево было розово-алое в своей макушке. Оно трепетало, хотя и было безветрие.

Здание было новое. Его возвели очень быстро. Чертежи были созданы у них в «ЗОНТе». Воплощали же проект местные архитекторы-строители. Зелёное, меняющее свой цвет в зависимости от времени суток, оно напоминало гигантский хризоберилл. Там располагались не только исследовательские структуры и лаборатории, но и жилые помещения для землян. Антон после гибели Голубики принёс шефу пластину-ключ, но Рудольф сказал:

— Оставь себе. Считаешь, что твоё одиночество надолго? Я почему-то уверен в обратном.

И Антон остался там жить. Между более ранними постройками и новым зданием существовала крытая галерея, приспособленная под бассейн. Земляне и здесь не забывали о своем привычном комфорте. Кристалл здания сверкал ночами среди лесов и парков и, вероятно, тревожил покой тех окраин, с которых его сияние было заметно. Может быть, и стоило быть скромнее, но оно было, всё же, и обещанием или упованием больше на лучшее будущее для всей уставшей и всё ещё живописной планеты.

Дерево забралось ветвями в наполовину раскрытую часть стены и нежно, шелковисто колебалось листьями в руках, словно ласкалось. Антон ответил на его прикосновение, как будто это было одушевлённое существо, и удивился тому, как бессмысленно хорошо ему вдруг стало. Пустота пропала, она наполнилась бликами, листьями, ожившим шёлком. Казалось, что дерево умеет мыслить. Что оно имеет пол, женский, потому что гладило ладони, как влюблённая девушка. Он высунулся наружу, за зеленоватое при свете дня окно. За таким же зелёно-лиловым лесопарком, окружающим ЦЭССЭИ, словно открылась незримая стена. И горизонт, проявившись, стал неоглядным, как на Земле было в юности. Будто планета готовила награду за пережитое на ней, обещая исцеление его уже травмированной, хотя и совсем молодой душе.

Утром он столкнулся с Рудольфом. — Ну что? Спал хорошо? Награда всегда найдёт милосердного человека. — И стремительно унёсся по своим делам.

Антон же с Олегом решили совершить облёт тех мест, где сбросили вчера убийцу.

— А если он все ещё живой? — спросил Олег.

— Пусть поскитается подольше. Может, поймёт, что за судьбу он себе устроил.

— Пусть помучается? — съехидничал Олег, — ты ведь гуманист. Но если он живой. Сидит там всё так же, пригорюнившись?

— Заберём и сдадим местным властям, заставив его признаться в убийстве. Пусть судят по своим законам.

— Ага! Жалко тебе его? Для этого и летим? Ну уж нет! Я своего «ястреба» пачкать его слизью не хочу. И так вчера низкотемпературную обработку в салоне произвёл. Вдруг тот слизняк микробы какие напускал? Представь, что мы просыпаемся однажды, а лица у нас как у мумий! Я лично к Франку вчера ходил на профилактическое очищение. Он был безмерно удивлён моим рассказом и просил, чтобы ты срочно прибыл для осмотра. Я и шефу всё доложил. Он застыл как изваяние, настолько я его потряс, но никак не прокомментировал данного происшествия. Думаю, не знает, как и мы, что это было. Только я не понял, чего он, шеф, притащил этого моллюска к нам на базу? Если бы мы поймали его на объектах, это одно. В таком случае, ты как не военнообязанный, вообще не имеешь к этому доступа. А если он уголовник, опять же — у них свои законы, тюрьмы, и с убийцами они не церемонятся. Сам знаешь. Сразу убивают в своих подвалах без всякого там гуманного суда. Ты же не нанимался палачом для троллей? Что за едкий лук наш шеф? В том смысле — сколько у него слоёв наверчено вокруг его сути. Хрен его прозришь, чего у него сидит за той многослойной шелухой. Глаза его всегда как голография, всегда что-то изображают не то, что он задумал или думает в данный момент. Насчёт дел не скажу ничего в осуждение. Но психологические тесты он ставить над другими мастер. Я уверен, он тебя проверял, и заранее знал результат, что ты эту мокрицу отпустишь. Может, он и не был убийцей Голубки, а только инструментом, чтобы тебя прощупать на твою человечность или на определённую годность для его уже целей.

— Каких целей?

Олег взглянул странным и печальным взглядом.

— Таких. Всяких. Он и сам в молодости, видимо, попался на крючок такому вот хрену тёртому, каким сам тут стал. Ты думаешь, что быть ликвидатором — это всеобщая тут обязанность? Кому прикажут, тот и готов? Нет. Это такое дело, что…

Фея гор

— Смотри, Антей! — вскрикнул вдруг Олег и указал на странный выступ, будто рукотворный, нависший над самой пропастью.

На выступе стояла у совершенно гладкой поверхности скалы высокая и тоненькая девушка в платье, которое обычно носят в бедных кварталах или в провинции. Ветер высокогорья трепал крапчатую тонкую ткань её просторного одеяния, и оно закручивалось вокруг её фигуры, туго утягивало её, словно ветер был одушевлённо-разумный, и как скульптор незримыми своими пальцами очерчивал её контур, чтобы явить миру скрытое в этом тряпье совершенство. На тонкой подростковой ещё шее гордо, как и положено скульптуре, воплощающей прекрасный замысел и идеал творца, была слегка откинута назад головка девушки, а трогательно хрупкими руками она придерживала струйные волосы, вздымающиеся вверх и во все стороны, мешающие ей смотреть. Сами волосы имели непостижимый для Паралеи оттенок золотистых колосьев, так бы это определил какой-нибудь художник слова, если бы её вздумал описать. Определение затёртое, конечно, но именно оно пришло Антону в голову, потому что он внезапно подумал, как пошёл бы ей букет хлебных колосьев с васильками. Однажды он видел такую картину, где-то в очень старом музее. Это была… Этого и быть не могло, но она же стояла и смотрела на них! Не просто земная, до потрясения основ его психики, девушка, а русская девушка, так определил бы её типаж Антон.

— Где же твои колосья? И венок из ромашек? — пробормотал он вовсе уж несусветное. Как называлась та картина? Что-то из древности, из язычества. «Праздник Ивана Купалы»? Или «Праздник сбора урожая»? Трогательная вышивка обрамляла вырез её платья, что и придавало ей такой фольклорный вид. Вот откуда возникли образы цветов и колосьев.

Непонятно