Шрифт:
Закладка:
Однажды в воскресенье днем я принесла ей омлет из ее любимого пивного ресторана.
– Тебе надо поесть, – сказала я ей в спину, но она только пожала плечами, даже не обернувшись.
Она сидела на диване в гостиной, глядя в окно на изгибающуюся внизу реку; солнце отражалось от барж, которые тихо скользили мимо. Терьеры Пит и Поппи, которых Бой подарил ей незадолго до расставания, свернулись у ее ног.
– Было время, когда я думала, что действительно стану миссис Артур Кейпел, – призналась она. – Потом я убедила себя, что он вообще ни на ком не женится. Наша любовь была такой необыкновенной! Мы были вместе, потому что хотели быть вместе, и это лучше, чем брак, более священно. – Она повернулась ко мне, слезы текли по ее лицу, тихие слезы. – Нинетт, – прошептала она, – я больше не знаю, кто я.
Ее слова удивили меня. Я точно знала, кто она.
– Посмотри на себя. – Я села рядом, взяв ее руки в свои. – Посмотри вокруг. Разве ты не видишь, что весь мир знает, кто ты! Ты больше не бедная маленькая сиротка.
Скучал ли Бой по юной Габриэль, которая смотрела на него снизу-вверх? Ловила каждое его слово? О которой нужно было заботиться? Сестра рассказала мне о его реакции, когда она отдавала ему последний чек, закрывающий долг: «Я думал, что подарил тебе игрушку. На самом деле я дал тебе свободу. Он был задумчив».
Возможно, именно это в первую очередь разглядел Бой в мисс Уиндхем. Кого-то, связанного традициями и общественными правилами, кого-то, кто не сможет легко упорхнуть на свободу.
Мы, безусловно, могли. Нас ничто не сдерживало. Внезапно мне захотелось встряхнуть сестру, встряхнуть себя. Меня переполняло чувство гордости. Война с Германией все еще продолжалась, но наша война закончилась, та самая, которую мы вели с самого рождения, с того момента, как монахини объявили, что в лучшем случае мой удел – быть женой пахаря, а Габриэль – работать швеей. Мы победили. Мы были так заняты, что не успели ничего заметить. Мы стали теми, кем хотели, вопреки всему, что навязывал нам мир.
Подумай об élégantes, сказала я ей, о светских дамах и сливках общества, об актрисах и дамах полусвета, которые стремятся с тобой познакомиться, носят твои модели и даже стригутся, как ты. Никто не хотел выглядеть, как Поль Пуаре, мадам Вионне или Чарльз Уорт. Все подражали Габриэль. Она сама была своим лучшим творением.
– Мужчины приходят и уходят, Габриэль. Бой может жениться и не раз. Но ты, ты – Коко Шанель, и это неизменно.
К тому времени, как я закончила говорить, она уже не плакала. Ее губы были крепко сжаты.
– Спасибо, – проговорила она. – Не думаю, что когда-либо говорила тебе это. Спасибо, Нинетт. Меня бы здесь никогда не было и ничего этого не случилось бы без тебя.
Мы были сестрами. И мы заботились друг о друге.
ШЕСТЬДЕСЯТ СЕМЬ
В ноябре немцы капитулировали. Кайзер отрекся от престола. Пушки замолчали. Война с Германией закончилась.
В Париже бульвары кишели людьми, как и четыре года назад, когда объявили мобилизацию. Но теперь патриотическая решимость сменилась ликованием. Вокруг солдат толпились французские девушки, обнимая их, осыпая поцелуями. Я наблюдала издалека. В последний раз, когда весь город вышел на улицы, я была с Лучо.
В течение нескольких дней, пока продолжались парады и празднества, я искала его повсюду. Каждый раз, когда видела группу солдат, каждый раз, когда мимо проходил офицер, каждый раз, когда открывалась дверь и входил человек…
Его не было нигде, и он был везде. Когда я выходила из «Ритца», сидела на скамейке в Тюильри, гуляла вдоль Сены. На террасе «Кафе-де-ля-Пэ» он прятал лицо за свежим номером «Фигаро». Только это было не его лицо. Раз за разом – не его лицо. Я попыталась завернуть воспоминание о нем в коричневую бумагу, перевязать бечевкой и спрятать в глубине шкафа в Парке Монсо вместе со всем остальным. Но я не смогла.
В тихой квартире Эдриенн и Морис проводили вместе каждую минуту, наверстывая упущенное. А я каждый вечер куда-нибудь уходила. Уходила, чтобы забыть Лучо. Уходила, чтобы найти Лучо. Может быть, он в кафе «Амбассадор», или в «Максиме», или в «Ля Ротонд» на Монпарнасе. В каждом ресторане, баре и кафе люди пили шампанское, танцевали, заводили любовников. Рэгтайм, который был так популярен до войны, уступил место музыке под названием джаз.
Солдаты заполонили город. Среди них было очень мало французов, целое поколение погибло в окопах, зато жизнерадостные американцы и канадцы повсюду самозабвенно праздновали окончание войны. Очевидно, им больше нечего было делать. Отправить домой всех сразу не представлялось возможным. Не хватало кораблей, и солдаты уезжали по очереди.
Габриэль тоже вышла из своего заточения. У нее были друзья, которые помогали ей справиться, Мися Серт и еще целая свита, включая иллюстратора Поля Ириба и богатого южноамериканца Эдуардо Мартинеса де Хоза.
Однажды вечером на танцах в отеле «Мажестик» на авеню Клебер Габриэль прошептала мне на ухо:
– Здесь останавливаются состоятельные британские офицеры.
Она не сказала этого прямо, но я понимала, о чем она думает. Лучо погиб на войне. Пора двигаться дальше.
Мне не хотелось верить, что Лучо не вернется. Но мне необходимо было в это поверить. Это был единственный способ продолжать жить.
Теперь благодаря Артуро и нашим вечерам в Биаррице я была искусной танцовщицей, танцевала и танцевала с американскими и британскими солдатами. «Ты все еще можешь кого-то найти, – сказал Лучо много лет назад. – Сделай это для меня». И я это сделала. Я заставляла себя танцевать со всеми, кто приглашал. Смотрела в их лица, надеясь, что внутри меня зажжется свет, но пока там тлели угольки.
Однажды я заметила мужчину, наблюдающего за мной издалека, его пристальный взгляд заставил мое сердце затрепетать, ощущение, которое я почти забыла. Красавец – была моя первая мысль, и следующая: жизнерадостный. Толпа чуть расступилась, и я увидел крылья на его мундире. Летчик.
