А кто возглавлял журнал “Звезда”? – Александр Андреевич.

А кто возглавлял журнал “Ленинград”? – Александр Андреевич.

Кто в президиуме сидел? – Александр Андреевич.

Кто в правлении сидел? – Александр Андреевич.

Чего же ты, на свадьбу приехал и смеешься. Журнал закрыли, а ты заулыбался! Чему ты смеешься?

Саянова партия пощадила – и правильно сделала – дали ему возможность работать, исправить свои ошибки и возглавить движение? Этого не было сделано. Благодаря пагубной практике работы мы потеряли журнал “Ленинград”. Мы потеряли этот журнал по собственной вине, благодаря нашей глупости и беспринципности в работе Союза, мы стоим перед новым фактом: на очереди потеря последнего журнала “Звезда”. Так что же, давайте опять улыбаться, считать, что все нормально, считать, что решение ЦК партии выполняется! Нет, оно не выполняется.

А. А. Прокофьев, вопреки решению, которое было о нашей организации, занялся тем, чтоб ввести опять к нам Зощенко, сделать его ближайшим преемником. ‹…›

Гуковский – главный идеолог в союзе писателей и Прокофьев опирается на него. А Гуковский выступает против того, что существует ленинградская тема. Мне кажется, что для него вообще никакой советской темы не существует.

Действительно, ошибка есть и за эту ошибку несут ответственность Ванин, Прокофьев, Друзин. Но не нужно забывать, что рядом с Гуковским находятся Томашевский, Жирмунский, Десницкий. Фадеев сказал, что в Ленинграде целая цитадель формализма, которая остается в тени, не затронутая, проводящая меньшевистские взгляды в литературоведение. Буржуазные последователи творят свое пагубное дело в литературе. Последние статьи в газете “Культура и жизнь” идут оттуда. Разве правление этим вопросом занималось? Нет, не занималось. Раз коммунисты разобщены, они не занимаются прямыми делами, порученными им ЦК партии.

У нас тут целая цитадель, Друзин объединяет своих, Прокофьев своих, идет все время мышиная возня, дело доходит до вершины горы, а борьба за хорошую книгу, за честь Ленинграда, за советскую литературу – отодвинута на второй план»[455].

Собрание бурлило: последнему оратору, проголосовав, даже добавили времени сверх регламента. Всем записавшимся в первый день выступить не удалось, продолжение прений и выборы нового состава партбюро были отодвинуты, как и планировалось, на второй день партсобрания.

Н. А. Брыкин[456]: «О групповщине, о Германе, Лифшице, Гитовиче[457] и иже с ними я не говорю. Что им партия, родина, союз писателей, советская литература. Этим людям не дорог авторитет ленинградских писателей, Ленинграда, их дело хапнуть квартиру на Марсовом поле[458], дачу в Колломяках[459], не только лишнее переиздание книги, но и два-три оклада жалованья за безделье – и дело с концом, но А. А. Прокофьев? Как он очутился в этом стаде групповщиков? Вот что больно и обидно! ‹…›

Вся политика нашего Союза и А. А. Прокофьева вела не к ликвидации групповщины, приятельских отношений, а к их расцвету. Скажу честно и прямо, что обстановка сложилась такая: групповщина, зажим самокритики, круговая порука зашли так далеко, что трудно становилось дышать. И не партком, не партгруппа руководили Союзом, а беспринципная группа в лице Германа, Лифшица, Гитовича. Эти люди травили честных коммунистов: Е. Федорова, Кривошееву, Решетова, Ванина, Зиновьева, Капица, Брыкина, Черненко, Холопова и др., наклеивали на них всевозможные ярлыки, клички, давали им оскорбительные характеристики.

СИНЦОВ. – А чем вы занимаетесь? Для чего вы сейчас используете трибуну, как не для склоки? Как вы не остановитесь в своем потоке слов?

С МЕСТА. – Надо лишить его слова»[460].

И. С. Эвентов[461]: «Деловое и творческое обсуждение таких важных событий в жизни партии подменялось мероприятиями клубного, культурно-просветительного характера. ‹…› Так было и с постановкой доклада о борьбе с буржуазным объективизмом и преклонением перед иностранщиной. Приехал Фадеев, явилась целая профессорская корпорация, которая, по-видимому, готовилась дать бой. Но дискуссия не состоялась. Все попытки коммунистов возбудить в стенах этого здания разговоры об “эпигонах” Веселовского ни к чему не привели, и товарищи уехали к себе в университет, чтобы там прослушать эту интересную дискуссию.

Так было и с дискуссией по биологической науке. Доклад был построен так, как будто речь идет только о хромосомах, а не о борьбе с буржуазной идеологией, реакционным мировоззрением в науке. Ничего об этом сказано не было»[462].

Л. Т. Браусевич[463]: «Я хочу спросить Г. И. [Мирошниченко], где он был, когда в ЛГУ кипели бои с последователями Веселовского? Почему он, если он такой знаток этого вопроса, не выступил там с таким же пылом-жаром? Почему он не выступил против Проппа, Азадовского, Жирмунского и других? Что ж махать секирой после битвы, что ж рубать беляков после Перекопа?»[464]

В. П. Друзин: «Как мы допустили, что с этой трибуны, этой весной, проф[ессор] Гуковский делал доклад об итогах прозы и начал с отрицания ленинградской темы? Это было в те дни, когда партийные руководящие организации призывали писателей включиться в активную разработку новых тем, выдвигаемых жизнью, хотя бы по осуществлению последнего решения о создании собственной энергетической базы. А Гуковский заявляет, что ленинградская, что пинская, что воронежская тема – все равно. Это выступление и самый характер доклада, имевший вид салонной болтовни (этот характер приобретает в последнее время работа секции прозы[465]) возвращает к 20‐м годам. Недаром Леонид Борисович[466] вспомнил группу “Серапионовых братьев”. Мы прекрасно помним, как в 20‐х годах подняла голову декадентствующая группа и эти теории, раздававшиеся с кафедры Института теории искусств. Все это просачивалось в нашу среду и влияло на молодых людей, которые приходили совсем с другими намерениями и задачами. Но мы сбивались с толку и путались во многом том, в чем сейчас пора окончательно разобраться.

Мы знаем, что профессорская наша среда, эти недавно признавшие свои ошибки эпигоны Веселовского, не отгорожены никаким волнорезом и бетонной стеной от целого ряда писателей, особенно беспартийных. Там личный авторитет Гуковского, обаяние Эйхенбаума действуют иногда на неустойчивую творческую психологию, на сознание беспартийных писателей. Об этом надо говорить и поставить работу секции как надо…»[467].

Прения подходили к концу. Подошло время для заключительных выступлений партийных руководителей. Вышедший на трибуну секретарь Дзержинского райкома ВКП(б) Н. Ф. Козлов в своем выступлении поделился информацией, которая была получена комиссией горкома в ходе бесед с писателями:

«Я должен сказать относительно Гитовича, что и высказывания у него не совсем наши.