что ценит помощь Бодибора, – но сейчас нам чужды развлечения. Не обессудь.

На него обратили внимание все, кто сидел за столом. Посчитали неотесанным? Надменным? Наглым? Однако Хортиму будто бы впервые стало все равно.

– Хорошо, – недоуменно согласился Люташ. – Как пожелаешь.

Хортим поблагодарил его и до боли сжал руку в кулак.

Он не позволит повториться тому, что случилось в Волчьей Волыни, и он больше не изгнанник, выпрашивающий крохи с господского стола. Если понадобится, он переступит через себя так, как еще никогда не переступал, – Хортим пришел не гостем, а тенью той страшной силы, что бурлила в Пустоши. Ему доверили дело жизни и смерти.

И он не подведет.

* * *

Люташ Витович грузно оперся о подлокотники и опустился в высокое княжье кресло.

– Так о чем ты хотел со мной поговорить, Хортим Горбович?

Рядом с ним сидел его старший сын. Хортим – напротив, через прямоугольный стол с развернутой картой. Он знал, что рисковал, когда позвал с собой Фасольда, но Арха был лишь простым молодым дружинником, а нужно было выглядеть достойно. Не оставаться же одному – и не доверяться же людям Бодибора?

Хортим приготовился, как кошка перед прыжком.

– Ты знаешь, князь, – начал он хрипло и мягко, – идет война. И хотя твой город всегда поддерживал Сармата-змея, вы еще не вступили в бой. Мой князь-наставник усмотрел в этом добрый знак.

Вот так. Не «правитель из легенды». Не «мощь, пришедшая с севера», а почти друг и родитель – Хьялма разрешил говорить о нем как угодно, если это поможет делу.

– Твой наставник? – переспросил Люташ.

– Разумеется. – Хортим кивнул. – Хьялма из Халлегата. Белый дракон, что умнее и свирепее Сармата-змея. Мой учитель.

Люташ Витович рассеянно улыбнулся, по-лисьи поглядывая крохотными глазками.

– И о чем же думает твой учитель?

– Как и всегда – о том, что поможет нам одолеть врагов. Старояр мог бы стать Хьялме добрым другом.

Придумывая ответ, князь задумчиво потрепал широкие рукава разотканного, калинно-красного кафтана.

– Видишь ли, – произнес он осторожно. – Мои владения процветают, и я желаю как можно дольше не втягивать их в войну.

– Вижу, – обрубил Хортим, – но нельзя ждать вечно. Настанет день, когда бои будут идти у Матерь-горы, считай, у твоего порога.

– Если настанет.

Когда Хортим понял, что он имел в виду, то едва не рассвирепел. Люташ Витович не просто выжидал явного ослабления одной из сторон: он верил, что Бычья Падь долго не продержится. Но вместо вспышки ярости Хортим вежливо переспросил:

– Извини?

– Увы! Мне нашептали, каковы дела у твоего князя-наставника. – Люташ покачал головой. – Ваше дело благородно, и я искренне желаю вам успехов, но… о мой мальчик, не смотри на меня так. Совсем как твой покойный отец. – И вильнул к другой теме: – Я ведь еще не высказал тебе соболезнования. Сплетники брешут, что я радовался его кончине, однако!.. Свет не видывал человека более могущественного и крутого нравом, чем Кивр Горбович. Да, им стоило восхищаться, хотя, право слово, это следовало делать издалека. Не пойми меня превратно. Я воспринял гибель твоего отца как гибель великого правителя, и я скорбел о нем – но любой из его соседей не удержал хотя бы полувздоха облегчения… Это на случай, если тебя тревожат сплетни, и ты подозреваешь меня в недостойном отношении к горю твоего рода.

Хортим стиснул зубы.

– Мы не договорили о войне.

– Разве? – Люташ Витович приоткрыл рот. – О мой мальчик, мой мальчик. Война – чудовищная затея. Говорят, что я охраняю подданных, как курица-наседка, – должен признать, что это правда. Не суди меня строго! Я преклоняюсь перед твоим князем. Видят боги, я считаю его куда достойнее его братьев, и я хотел бы присоединиться к нему… Но что стоит мой пыл против благополучия моего народа? Не передать словами, как меня покорили мужество и отвага Бодибора Сольявича, бросившего Бычью Падь в гущу событий, – какая чудовищная беда! Скажи ему, что мое сердце разрывается от боли по его погибшим сыновьям, – однако имею ли я право поступить так со староярцами?..

Фасольд издал нутряной рык, но, к его чести, промолчал. Как и было оговорено.

Хортим глубоко вздохнул, надеясь, что лицо не перекосилось. И заговорил:

– Бодибор Сольявич рассудителен и осторожен. Но это не помешало ему научить своих сыновей идти в битву бесстрашно, как и подобает княжичам, и самому взять в руки боевой молот, когда наступили страшные времена. Мой отец был взбалмошен и горд, но и он хотел, чтобы на этот свет пришли его внуки и правнуки. Чтобы новые Горбовичи вырастали из праха старых и по-прежнему правили Гурат-градом. Это не помешало ему изгнать меня, последнего из его живых сыновей, когда я посмел бросить тень на его имя. Он предпочел отказаться от меня, но не позволить ни единой живой душе усомниться в храбрости Горбовичей. И я начал войну, чтобы отомстить за семью и Гурат-град, – думаю, сейчас даже мой отец не счел бы меня трусом.

Помедлив, он спросил спокойно, переводя взгляд на Микулу Витовича:

– А чему ты учишь своего сына? Беречь свою шкуру? Отсиживаться, пока другие сражаются?

В темных глазах Микулы всколыхнулось негодование. Он уперся ладонью в стол, намереваясь подняться, – отец велел ему остыть.

– Хортим Горбович… – возмутился Люташ Витович.

Но тот только качнул головой.

– Я знаю, что ты умен, – сказал Хортим, – как и знаю, что твой город велик. Сидя на твоем пиру, я даже подумал, что твоя предприимчивость – достойная плата за мир и покой. Можно сказать, что я понимаю тебя, пусть и не принимаю то, как ты действуешь. И я догадываюсь, что ты далеко не трус, хотя хочешь им казаться. Довольно, я не стану говорить с тобой языком долга. Возможно, тебя больше убедит язык выгоды.

Он постучал по столешнице костлявыми пальцами.

– Я попробую объяснить тебе, почему выступить на стороне Хьялмы окажется для Старояра лучшим исходом.

Люташ Витович взглянул иначе, внимательно и насмешливо-алчно, и сложил руки на животе.

– Ну попробуй.

И Хортим объяснял.

Он повторил слова Хьялмы о том, что сражаться с его братьями всегда было непростым делом. Но Хьялма уже одолел их однажды – кто, если не он, сделает это снова? Со Старояром или без, Хьялма достаточно умен, чтобы найти выход, – Люташ Витович просчитается, если подумает другое.

Он говорил о той свободе, которую обретут княжества со смертью Сармата-змея. Ни податей. Ни беспокойства – а взбалмошный сосед рядом всегда внушает страх. Неужели Люташ Витович не нашел бы лучшего применения тому золоту, которым задабривал дракона? И неужели староярский князь сможет поручиться, что благоволение Сармата будет вечным? Простит ли он себе, если дракон, разозленный его нынешней неторопливостью, потребует сокровище пожеланнее – скажем, княжескую дочь?