рыжая лисица, ловящая пушистый хвост.

– Кто идет? – спросили стражники, облаченные в цвета правящего рода.

Фасольд прогрохотал им в ответ:

– А что, не видно?

Один из воинов нес наконец-то поднятое знамя Хортима, медовое с киноварным оттеснением. Сокола, обшитого золотом, – у староярских ворот, впервые за долгое время, можно было не таиться, опасаясь соглядатаев Ярхо.

– Хортим Горбович из рода гуратских князей, – крикнул Арха, приподнимаясь в седле; он залихватски махнул рукой. – Не заставляйте его ждать.

Их провели по мощеным улочкам, кажущимся игрушечными. По площадям, на которых разбили базары – те ломились от заморских редкостей, пряностей и фруктов. Горожане стекались гурьбой, чтобы посмотреть на нежданных гостей. Все вокруг казалось таким лучезарным и гладким, что Хортим ужаснулся, какое, должно быть, впечатление он производил. Обожженный, изуродованный, мрачный, на темно-гнедом коне. Черноволосый, черноглазый, одетый в черный кафтан – словно угольное пятно на искрящемся витражном рисунке. И как, должно быть, выглядели его спутники, потрепанные войной и долгой дорогой. Самым внушительным, он, конечно, считал Фасольда: одной рукой тот правил мохнатой пегой лошадью, а вторую держал на обухе топора.

Помня печальный опыт Волчьей Волыни, Хортим строго-настрого запретил Фасольду вмешиваться в переговоры. Сказал, что в противном случае вышлет из княжеской рати на южные рубежи. Воевода поворчал, но несильно – не потому ли, что Хортим изменился с осени и теперь его предостережения стали больше, чем словами бездомного мальчишки?

Княжеские хоромы раскатились остроконечными деревянными башенками и крышами, укрытыми чешуйчатой малиновой черепицей. Они предстали перед ними резными ставнями, солнечно-желтым теремным деревом и гостеприимно открытыми воротами.

На дворе их встречал сам староярский князь, Люташ Витович.

Князь был полноват, кудряв и рыжеволос. Хортим помнил, как о нем рассказывал отец, – Люташ Витович не брал в руки оружия опаснее столового ножа, а седлу боевого коня предпочитал повозку. И если Мстивоя Войлича отец искренне ненавидел, как мог бы ненавидеть только достойного противника, к Витовичу он относился с отвращением.

Одна часть Хортима отцу верила и Витовичей не любила, другая была впечатлена процветающим городом, через который его провели. Так действительно ли важно то, за что презирали князя Люташа?

Это был приветливый и радушный человек – иное дело, что Хортим не слишком верил в его искренность. Люташ Витович улыбнулся смурным послам, и на его щеках, в завитках рыжей бороды, углубились ямочки.

– Какая встреча! – сказал он, спускаясь с крыльца. – Княжич Хортим!

– Князь, – перебил Фасольд, высясь за Хортимовым плечом, и его за это даже не захотелось одергивать.

Люташ перевел взгляд маленьких крапчато-янтарных глазок.

– Извини, Хортим Горбович, – удивился он. – Не знал.

Хортим поздоровался и ответил, что дело пустое, не стоит просить прощения. Да и прибыл он не с праздным визитом, а по делу, – не до громких имен.

– Что ж ты не предупредил о своем приезде? – покачал головой князь. – Мы бы подготовились.

Не предупредил, потому что Хьялма и Бодибор Сольявич посчитали это ненужным. Вдруг устроят ловушку? Хортим – не Хьялма, его пленять было бессмысленно. За ним не водилось ни земель, ни зависимых княжеств. Его слава не леденила кровь в жилах окрестных правителей, и он оказался бы бесполезен Сармату-змею, однако осторожность никогда не повредит.

Чтобы гости отдохнули с дороги и восполнили силы, Люташ Витович собрал небольшой пир – до того как заговорил бы о нужде, которая привела Хортима в Старояр.

В круглом медовом зале, среди бревенчатых стен и тукерских ковров, князь представил Хортиму свою семью. Светлокосую дородную княгиню-жену и троих детей, рыжих и кудрявых: все – в породу Витовичей.

– Мой первенец и наследник, – похвалился Люташ, похлопывая по спине молодого мужчину – круглолицего, широкоплечего, пышущего здоровьем. – Микула.

Микула был старше Хортима на пару лет, и, когда приподнялся для полупоклона, оказалось, что он на голову выше собственного отца.

– Мой младший сын, – продолжал староярский князь, указывая на непоседливого мальчишку, устроившегося за столом подле нянек. – Стах.

Хортим повторил, что рад знакомству с княжичем, но Фасольд, сидевший по его правую руку, шепнул:

– Слушай, соколенок. Сделай лицо поулыбчивей, а то даже мне не по себе.

Хортим предполагал, что выглядит суровым, но не догадывался, насколько.

И прежде чем занять хозяйское место, Люташ Витович произнес с особым теплом:

– И, конечно, моя дочь. Вилдзе.

Княжне было лет пятнадцать – покатая, мягкая, светлокожая девица, с тугой косой, переброшенной на грудь. Очелье вокруг ее головы было отстрочено золотой нитью, и от него спускались височные подвески из нитей сливочных жемчужин.

Пока ее представляли, Хортим думал, что судьба любит издеваться. У Люташа Витовича трое детей: старший и младший – сыновья, средняя – дочь. И разница в годах между ними, как показалось, не слишком отличалась от той разницы, что была у Хортима, Малики и Кифы. Уж очень похоже.

Хортим не сразу заметил, куда, прокручивая в уме эти мысли, вперил взгляд. Оказалось, что после поклона он продолжил смотреть на Вилдзе – тяжело, не мигая, хотя вовсе не намеревался так жадно изучать староярскую княжну. Та поежилась, опустила глаза и прильнула к матери. Хортиму показалось, что она захотела отвернуться, но вовремя сдержалась.

Ни у еды, ни у питья не было вкуса. Хортим учтиво выслушивал речи Люташа Витовича и даже говорил сам, но едва сосредотачивался на пустых словах. Он остро и внезапно осознал, почему Старояр и правящий род вызывали в нем такое негодование: он завидовал.

Да, Люташ Витович был трусливее, податливее и слабее его отца. Он шел на уступки и откупался, но именно поэтому семья Люташа сидела на пиру, а почти все Горбовичи были мертвы. Старояр не простоял две тысячи лет, как Гурат-град, и никто не жаждал занять староярский престол так же, как гуратский, но Гурат-град сожжен, а в Старояре бурлила жизнь.

И в итоге лишь это имело значение.

Чем они были хуже? Почему не Кифа дожил до двадцати двух, как Микула Витович, и не отрастил себе такое же брюшко? Если бы Малика в пятнадцать не склабилась и не пугала слуг вздорным характером, она могла бы мирно слушать музыкантов, как сейчас слушала княжна Вилдзе; а Хортим когда-то, в девять или десять лет, мог бы быть таким же беспечным, как Люташев младший сынок. Уж его-то отец вряд ли выставит из дому за отказ ввязаться в заведомо проигрышный бой.

– Хортим Горбович. – Фасольд наклонился к его уху. – Что не так?

Хортим не ответил. Только повернулся к староярскому князю и сказал сухо и просто:

– Могу ли я попросить твоих музыкантов не играть? Мои люди пришли с войны. Мы оставили за собой товарищей, которые, быть может, погибают прямо сейчас. Я ценю твое гостеприимство, князь, – он произнес это почти как Хьялма, говоривший,