проникать сквозь стены, находиться в параллельных пространствах и подсаживаться в другие тела. Эти другие, вроде профессора Баума, становятся преступниками. Преступают социальные барьеры, рвут человеческие связи по указаниям летучего пахана, записанными на грампластинки. Шайка грабит банк, жжёт провиант, травит бюргеров и взрывает химфабрику. Окружающая живая и неживая материя превращается в тесто, которое Мабузе прошивает своими импульсами. Это его новое тело, обретшее городские масштабы. Рушась, Берлин подзаряжается пожарами, распространяющимися вширь, пока не находятся два изолятора Инженер Кенг, надутый половой истомой, смягчает очередной взрыв, напустив воды в карцер — ловушку для девственниц. Вместе с коммисаром Ломаной, укутанным в жировую подушку, они непредвиденными преградами загоняют едкий мозг в психиатрический угол, в голову пациента-эксполицая, в которой тот, завертевшись как волчок, теряет выход, вновь становясь экспонатом для студенческих лабораторных работ.

«Героическая кермесса» / «La Кеппе heroique» (Фейдер, 1935)

Город Бом, осевший ниже уровня моря, — погреб Европы, куда по Нижним Землям (Нидер-Ландам) сползает брабантские окорока и натюрморты, прошпигованные монетами, столь тучными, что город вдавливается в подземный мир, а бурмистр — в одр, заставляя горсовет держать траурную вахту. Бюргеры в несметных шароварах утяжеляют подвальную снедь городскими алебардами и папами. Бурмистрова дочка Сиския, чтобы не ухнуть в мясную давильню, лезет на каланчу к художнику Брейгелю запечатлеться на возвышенном полотне. У прочих же, низменных, бюргерш столь сильно сжимаются подбрюшья, что над городом, как над болотом, появляются блуждающие огоньки — испанцы во главе с оккупантом Оливаресом. Померцав, отлетают, вручив жене бурмистра Корнелии освобождение от налогов, дабы полновесные металлы продолжали обременять городские недра, откуда к следующему набегу должны явиться новые пряные дурманы.

«Загородная прогулка» / «Partie de campagne» (Ренуар, 1936)

Это киночудо уникально потому, что дает возможность попытаться понять почему оно является шедевром. Вначале кажется, что эта гальванизированная картина Ренуара-отца — огромный сноп цвета и света — с трудом увязывается музыкальной нитью композитора Космы и рифмами рыболовного сюжета про щук и ущученных жён. Зритель лишь ошеломлен, как и главный герой Генри, неожиданно распахнувшимся в затхлой харчевне видом на юные качели с Генриеттой, укачивание продолжится в лодке, пока не произойдёт то, что происходит только во сне: — Когда в ключевой сцене, благодаря соловьиной трели, вылупится поцелуй — у зрителя включится задний ум. И вся предыдущая фильмовая цветомузыкальная конструкция окажется куколкой бабочки, нового, влюблённого существа. А это овладение задним, вневременным умом — уже следующая эволюционная ступень. Если бы тот, кто смотрит картину, не просто наблюдал, но принял бы участие в фильмовом действии, он стал бы ангелом.

«Переправа Марии» / «Fahnnann Maria» (Визбар, 1936)

Фильм, похожий на поэму Блока, кульминирует одной из самых великих сцен в истории кино — на празднике урожая в средневековой немецкой деревне Золтау со смертью танцует девушка. Мария обладает красотой буквально запредельной, не соответствуя ни паспорту, ни одежде, пока в самом глухом углу Германии её облетающий ситчик не прикроет тяжелая понева. Неевклидовый крой обретёт и сельская геометрия, незваный же оттуда землемер в чёрном своими беспроигрышными костями вынудит у героини данс-макабр. Под музыку сфер, от которой онемеют местные колокола. Однако на открывшуюся переправу потусторонние лихорадки, бред и дрязги выбросят очередного, инфицированного беглеца. Тот обратит окружающую неземную гармонию в гнилое болото, где увязает смерть и растут нужные травы, с чьей помощью герой побравеет и, прихватив одурманенную Марию, отправится умножать здоровые силы в арийский край.

«Потерянный горизонт» / «Lost Horizon» (Капра, 1937)

Судьба фильма «Потерянный горизонт» удивительна. Она похожа на судьбу Мюнхгаузена, вытащившего себя самого за волосы из болота. Сам фильм стал героем рассказанной в нем истории.

Вот она:

На военного Роберта Конвея, геройствующего в бренной жизни, в самой отчаянной ситуации буквально с неба сваливается бессмертная любовь и уносит его в упрятанную от мира почти райскую долину Шангрилу. Там он, не старея, наслаждается возвышенными видами, Сондрой, юной возлюбленной в водопадах, музыкой летучих флейт, привязанных к птичьим хвостам и даже, на ближайшие два века, должен стать местным моложавым царём Соломоном. Естественно, в Шангриле оказывается тёмный ангел в виде русской роковой красотки Марии. На вид ей 20 лет, а на самом деле это глубокая старуха. Будучи в маразме, она уверяет, что Конвея заманили тираны-обманщики, соблазняет на бегство, но, выбравшись из неприступной долины, быстро стареет и умирает, раскаявшийся же герой тратит неимоверные усилия, чтобы вернуться в утерянную и почти недостижимую Шангрилу.

На сеансы фильма, ставшего фантастическим блокбастером, ходили грезить как в саму Шангрилу. Но грянула война, о крае грёз забыли и фильм буквально умер. Оставшаяся пленка истлела более чем на треть. Однако запечатлённый на ней бессмертный край пронял-таки желатиновые останки и, постепенно, органика стала воскресать. За тринадцать лет была полностью восстановлена звуковая дорожка и, хотя ещё минутами длятся слепые пятна, фильм практически ожил и его уже можно смотреть.

«Великая иллюзия» / «La grande illusion» (Ренуар, 1637)

Капитан французской лётной бригады Буаледьё, аристократ утонченной картографии, отрывает лейтенанта Марешаля от граммофонных прелестей маркитантки Фру-Фру в возвышенную экспедицию. Вскоре они сбиты в немецкое свекольное поле, сахарное сырьё для алхимических пуншей Штауфенберга, риттер-майстера ректифицированного пилотажа. У него глазомер надзирателя, придающий вражеским лётчикам причудливую траектория падения в лагерные лузы. Колючие сетки батутят военнопленных пока те не попадают в альпийскую крепость, где можно загореться от воздуха. Буаледье и так сублимирован, а с помощью эоловой дудки, напальчников и шнапсовой пули в кишечник вообще преображается в буа-ле-дьё — божественный бурьян, которым Марешаль с попутчиком по имени Розовая долина бегут в укромную заимку. Там Марешаль вместо маркитантки вознаграждается дояркой Эльзой, еврей же Розенталь — ёлочными ценностями райского Вюртемберга.

«Трактир Север» / «Hdtel du Nord» (Карне, 1938)

Вывернув анатомию, набережный трактир Север нависает над транспортными шлюзами, снабжая их клапанами фривольной ночлежки и забегаловки. В зацветшем Зазеркалье он напоминает одно из изделий своего хозяина Лекуврера, в прошлом гробовщика- краснодеревщика. Однако героиня — отчаявшаяся постоялица, подстреленная своим струсившим Ромео, вскоре возвращена из иного мира. Добровольным донором, шлюзовым смотрителем Просперо. Рене, залечившую сердечную рану, самаритянин — трактирщик устраивает подавальщицей транспортного питания. Ну а рай ей предлагает суррогатный ангел — сутенёр Эдмонд с чердачного этажа, соблазняя экзотическим Порт-Саидом. Впрочем, трактир-макабр героиня покидает не с ним, а с Пьером, неудачливым убийцей, выпущенным из тюрьмы в день взятия Бастилии.

«Правила игры»