сквозняки превращаются в движущую силу искусства. Заполонившие городские улицы морские блики, тени и отраженья обретают плотность морских волн, а Ханнес становится капитаном прогулочного катера с возлюбленной и туристами. Палома действительно оживает и покрывается неотразимым румянцем. Вскоре, впрочем, она упархивает в сад увеселительных аттракционов, где костюмированный клерк Георг Виллем соблазняет её золочёным яичком, снесённым механической жрицей. Разочарованный в творческих силах, Ханнес возвращается на свой парусник, и, вновь полон природными стихиями, отбывает в Австралазию.

«Мышьяк и старые кружева» / «Arsenic and Old Lace» (Капра, 1944)

Общий для всего семейства Брюстеров дух первых пионеров скальпировавших индейцев, за триста загробных лет обрёл дополнительную, вертикальную координату и, испаряясь над родовым кладбищем у подножия нью-йоркских высоток, создал объемную алхимическую лупу, разлагающую картину американской жизни на четыре первичные стихии, каждая со своим героем. Всех их, однако влечет родовое гнездо, где ветреный журналист Мортимер, сильф, порхавший меж этажей небоскрёбов, переплетается с расплывчивой кузиной Иланой. Ундина увлекает его к постсвадебной Ниагаре, после которой паре предстоит плодовитость мыльных пузырей. Но благодаря их тётушкам-саламандрам Марте и Эби, чей мозговой огонь унаследован от колонизаторов-вивисекторов, разогретая идиллия разъедает домашние устои. В подпол внедряется братец Франкенштейн, гигантский гном Йоханнес. И лишь местный участковый драматург, любитель столоверчения, вдумчивой дубинкой расплетает гремучую смесь.

«Под мостами» / «Unter den Brücken» (Койтнер. 1944)

Силезия, откуда бежит Анна — единственная помянутая местность, куда стягивается реальная история 1944 года, приоткрывая фильмовый мир — Инфра-Берлин с водной сетью, где зека Шпрея это продолжение Нила из египетской Книги мертвых, а ладельцы баржи забивают водоплавающих птиц, предварительно дав им имена и выдрессировав те же повадки, что суть у знакомых портовых шлюх.

Хотя Хенрик и Вилли видят наивную беженку на мосту слез, после того как перстнерукий столичный художник изобразил её нагой, она не сигает вниз, но бросает в гибельную топь десять рейхамарок. Речники употребят их на билет в художественный музей и дизельный мотор, чтобы доплыть туда после того, как муза целомудрия переночует у них, вдохновив окружающих квакш на концерт. Сладостный ветерок лягушачьих духовых способностей утешит водяных дирижёров, поднимая локон у музы, к которой они явятся домой, не обнаружив её прелестей в музее. Прядка указует не на голый портрет, но на наружную стену, где реклама роттердамского табака расслаивает светотени. За их сияющей частью Хенрик поведет баржу во фландрские закаты Роттердама, а теневой останется управлять Вилли, манипулируя по будням берлинским портовым краном, на выходных же — лодочкой, всплескивая тину вокруг силезки, работницы картофельного магазина, до тех нор пока под ноги ей не кинется шпиц с вернувшейся баржи. Выдрессированный Хенриком, он юлит за своим хвостом, обучая Анну плетению соблазнительных фландрских кружев, чем она и будет заниматься, согласившись стать одной — на двоих — корабельной женой.

«Короткая встреча» / «Brief Encounter» (Лин, 1945)

На вокзал городка Милфорд врывается паровоз, который не гудит и не пыхтит, но всеми рычагами и свистками исполняет второй концерт Рахманинова. Дело в том что в паровозной топке оказался особый уголь, ископаемый остаток эдемского дерева. Угольная зола попала в глаз стоявшей на перроне Лоры Джессон, и через слезные железы активировала в ней природу Евы. Случайный пассажир, доктор Алек Харви, чей платочек вылизнул уголек из под её века, становится Адамом. Харви — аллерголог, специалист по воздействиям на организм мельчайших доз разных веществ. Не только в героях зарождается рахманиновская музыка, но даже чаинки в самоваре станционных смотрителей трепещут как райская листва, пока обыденный сквозняк не выветрит из провинциального транспортного узла внештатную пыль, подчернившую дантовские круги под глазами героини.

«Консервный ряд», Стейнбек, 1945

Автор пишет притчу, то есть помещает каждый персонаж в образ, как в консервную банку с варёной психологией. Выстраивается консервный ряд под штампованными этикетками — «Романтики в собственном соку». Однако нечеловечьи, общепитовские души, — «Док-учёный», «Мак-бродяга», «Ли-китаец», «Дора-красотка» и пр., - благодаря прохудившейся фабрикации вываленные на полумексиканский пляж, как в бродильню, обретают дрожжевую, сверхчеловечью силу. Консервный ряд из вспученных Хоттабычей теряет расхожие этикетки, днища и покрышки. Безликим смерчем громит он американский китч из хиппи-да боратории, вздымаясь бизнес-фаллосом, свинчиваясь сусликом-морализатором, пока не взвоет, наконец, индейской песнью о страстоцвете из граммофонных чресл портовых муз Монтеррея, обретя новый, ундиньей красоты лик одной из них, утерявшей в пучине тело. Точно так же в патетической повести о «Жемчужине» с яйцо чайки, убившей первенца буколических индейцев Кино и Хуаны, речь идёт о замене природной почки наростом нечеловечьей красоты.

«Эта прекрасная жизнь» / «It's a Wonderful Life» (Kaпpa, 1946)

Ангел-хранитель второго разряда Клеренс — бескрыл. Он бывший часовщик, заключавший земное время в нечто древесное. Поэтому и его подопечный Бейли, обитатель городка Бедфорд-Фолл, слегка дубоват. Будучи дитём, однажды высаженным в прорубь, герой полуоглох. Аптечным подростком усвоил круговорот природных ядов и проточных сладостей. Чем и прельстил Мери, домохозяйку-дриаду. Пробив на танцполе подземную водяную жилу, он женится на кусте гортензий. Плодородная пара благоухает так, что у окружающих жителей атрофируются животные инстинкты. Воцаряется добрососедство, как на клумбе. Впрочем, цветочная идиллия может учахнуть, если садовник второразряден. Это вполне устроит смолящего паука-паралитика плотоядного Поттера. Владельца нервной системы городских квартиросъёмщиков. Изношенной до надрывов. Долларовые крючки и угар активизируют условные рефлексы. Вегетарианские нравы сменит тик Поттервилля — неоновой блудницы с мириадом дымящих промежностей.

«Врата ночи» / «Les Portes de la nuit» (Карне, 1946)

Парижские угловатые крыши и силуэты домов, истертые к концу войны маскировками и затемнениями, к концу совеем поглощаются тьмой. Камера отдаляется, и остаются видны лишь редкие огоньки. Они, как созвездия, соединяются контурами ногой, воображаемой архитектуры — Вратами ночи, линиями, проведенными по воле остроглазого Бездомного, называющего себя Судьбой главных героев, Дьего и Малу. Эго врата разных миров и небесных сфер — любви, отчаяния и воспоминаний, имеющих тёмную палитру и расположенных вдоль проложенного в ночи лабиринта метро. Ночные миры звучат по-разному благодаря уличным музыкантам, пискунам и паровозам. Оборванец Судьба выделяет лейтмотив, мелодию «Мертвые листья» и, наигрывая его на губной гармошке, управляет небесной гармонией. Сумрачные миры двигаются, воспоминания об острове Пасхи моряка Дьего налагается на пустырь ворованных ангелов из детства Малу, совмещаются надписи, песни из разных мест и времён, перегородки меж былыми жизнями героев становятся прозрачными и, несмотря на предупреждения Судьбы, разрушаются возникшей страстью. Вторгаются люди из прошлого, Малу получает пулю от бывшего мужа, небесная механика превращается в