него. Не прошло и месяца после письма Варейкиса Сталину, как его освободили от должности и вызвали в Москву для объяснений в ЦК ВКП(б). До столицы он так и не доехал, был снят с поезда и арестован. Объяснения ему пришлось давать не в ЦК ВКП(б), а в камере на Лубянке. Следователь НКВД не стал их слушать, а предъявил Варейкису обвинение в организации «правотроцкистского Дальневосточного центра». Того самого центра, который еще недавно тот громогласно громил с партийных трибун и утверждал расстрельные списки на его участников.

В результате «активной разоблачительной деятельности» Люшкова в Дальневосточном крае подверглись репрессиям помимо славившего его Варейкиса второй секретарь крайкома партии Владимир Птуха, председатель Далькрайисполкома Михаил Вольский, первые секретари Приморского обкома партии Павел и Николай Мякинен, первый секретарь Хабаровского обкома Илья Слинкин, первый секретарь Сахалинского обкома Павел Ульянский, начальник штаба Приморской группы войск Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА) Алексей Балакирев, командующий ВВС Приморской группы войск ОКДВА Иван Флеровский, а также предшественники Люшкова начальники УНКВД по Дальневосточному краю комиссар 1‐го ранга Терентий Дерибас, комиссар 1‐го ранга Балицкий и многие другие.

Маховик репрессий, раскрученный Люшковым, набирал обороты, и здесь он совершил ошибку. Ему изменило чутье, Он не уловил, что из Кремля повеяли другие ветры. Было ли это связано с отдаленностью от Москвы, то ли с тем, что под давним его покровителем Леплевским закачалось руководящее кресло начальника 3‐го управления военной контрразведки НКВД СССР и тому стало не до своего протеже. Как бы там ни было, но оказалось, что Люшков зашагал не в ногу с партией.

С наступлением 1938 года Сталин начал раскладывать новый кадровый пасьянс и сметать с политического поля лишние фигуры. 14 января 1938 года на Пленуме ЦК ВКП(б) с докладом выступил член Политбюро Георгий Маленков. Он подверг резкой критике «перегибы» и «перекосы» в работе партийных организаций, связанные с «необоснованными исключениями коммунистов». По итогам заседания было принято постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии».

Сталин посчитал, что пришло время осадить своего «цепного пса» Ежова, а стране и народу в очередной раз явить «врагов» — виновников чудовищных злодеяний и преступлений. Одним из первых «козлов отпущения» стал Леплевский, наиболее рьяный исполнитель предыдущих разоблачений «военно-фашистского заговора в Красной армии» и в партийных организациях Украины. Выправлять линию партии в органах госбезопасности взялся новый ставленник Сталина Михаил Фриновский. Он со своей командой, поработав как следует в Киеве, подготовил «схему заговора» и подобрал в нее исполнителей. И когда все было готово, настал черед самого Леплевского. 26 апреля 1938 года его арестовали и предъявили стандартное обвинение: «участие в правотроцкистской антисоветской организации и проведение контрреволюционной деятельности».

Арест Леплевского, а затем Молчанова послужил сигналом для Люшкова, что и над его головой сгущаются тучи. Холодная логика говорила: следующим в этой цепочке арестов станет он. Поэтому вызов в Москву для него мог закончиться в камере внутренней тюрьмы на Лубянке. Лишним подтверждением тому являлся предстоящий приезд в Хабаровск ставленника Фриновского и Евдокимова начальника УНКВД по Западно-Сибирской области майора госбезопасности Григория Горбача. В телефонном разговоре он что-то плел насчет того, что по указанию наркома едет изучать положительный опыт работы управления по Дальневосточному краю в выявлении и изобличении заговорщиков. Но это не ввело в заблуждение Люшкова.

Он без сил рухнул в кресло и долго не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Им овладело полное безразличие ко всему происходящему. Как сквозь вату до него доносились телефонные звонки, но он не брал трубки. Все его существо замирало в ужасе от одной только мысли оказаться в руках следователя-садиста Хвата или Влодзимирского — начальника следственной части по особо важным делам НКВД СССР. В сравнении с их пыточным арсеналом тот, что Люшков и его подчиненные применяли к подследственным: «бутылочка», когда несчастного заставляли часами сидеть на горлышке бутылки, «шкатулка» — сутками держали в стенном шкафу или «пианино» — крошили пальцы ящиками письменного стола, выглядел детской забавой.

Люшков в ужасе вжался в кресло. Его воспаленный мозг терзали нечеловеческие крики, стоны и мольба замученных им жертв; хруст сломанных костей и треск рвущейся на куски кожи; рев, истеричные вопли и мат озверевших от пролитой крови садистов-следователей и их подручных из комендантской роты; монотонная дробь пишущей машинки, и шелест накрахмаленной блузки секретаря-машинистки.

Люшков ринулся к сейфу и принялся перебирать документы, остановил выбор на особой важности материалах: Алфавитной книге пофамильного учета внутренней и закордонной агентуры, шифркодах, обобщенной справке на арестованных и находящихся в оперативной разработке японских резидентов и агентов, карте с расположением частей Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, и запихнул в портфель. Подумав, добавил к ним две гранаты, запер кабинет, спустился к дежурному по управлению и объявил, что выезжает на явку с особо ценным агентом.

Водитель предупредительно выскочил ему навстречу и распахнул дверцу. Люшков швырнул портфель на заднее сиденье, сам занял место впереди, остановившимся взглядом смотрел перед собой и ничего не замечал. Он жил только одной мыслью: «Вперед к границе!» Позади остались пригороды Хабаровска. Вскоре шоссейка сменилась проселочной дорогой, и суровая тайга подступила к обочине. Машину затрясло на ухабах. Люшков не обращал на них внимания, торопил время и подгонял водителя. Незадолго до рассвета они подъехали к воротам 59‐го Посьетского погранотряда. Часовой-рядовой впервые увидел столь высокого начальника, как комиссар государственной безопасности 3‐го ранга, растерялся, забыл спросить пароль и открыл проезд. Машина вкатилась во внутренний двор. На гул мотора из штаба выскочил капитан — начальник погранотряда. Одернув на ходу гимнастерку и чеканя шаг, он направился к машине. Люшков открыл дверцу и ступил на землю. Капитан вытянулся в струнку, вскинул руку к козырьку фуражки и обратился с рапортом:

— Товарищ комиссар госбезопасности 3‐го ранга… — и осекся. Его лицо исказила судорожная гримаса.

— В чем дело, капитан?! Это что за доклад? — рявкнул Люшков, и его пронзила страшная догадка: «Сволочи, неужели доперли?! У него приказ на мой арест!»

Подтверждение ей он нашел в глазах капитана. В них плескались растерянность и страх. Его рука дернулась к кобуре с пистолетом, а с побелевших губ сорвалось:

— Т-товарищ комиссар госбезопасности 3‐го ранга, у-у меня приказ арестовать вас.

«У-у, б… очухались! Что делать?! Что?! Не дай ему опомниться! Сбивай с толку!» — и Люшков обрушился на начальника погранотряда:

— Ты чо несешь, капитан?! Ты чо, не видишь, кто перед тобой стоит?!

— В-вижу, но у меня приказ, — лепетал тот.

— Какой, на хрен, приказ?! Это деза врага, а ты уши развесил!

— Никак нет.

— По каким средствам связи получил приказ?

— По