Гигантские крылья развернулись, лапы толкнули землю.

Мы полетели жечь.

Глава 63. Отражение

Не думал, что снова вернусь сюда.

Академия раскинулась внизу — прямо как в том сне. Нет, я тогда не спал. Просто бредил. Или даже не бредил? Вид сверху совпадал один в один — но откуда мне раньше было знать, каков он?

По моим подсчётам, была где-то середина ночи. Чудище оказалось выносливым, зря сестрица возводила на него напраслину. С другой стороны, седок у него на этот раз был только один и не приходилось подчиняться ничьим приказам — зверь общался со мной через собственную кровь, и мои желания были его желаниями.

И от погони мы оторвались на диво легко. Лиловые всё расхваливали своих драконатов — мелких и шустрых созданий, рассчитанных на одного седока. А что в итоге? Целая стая преследовала меня от самых Болот через Запустение, но так и не смогла догнать.

И всё же дорога далась не даром. Взмахи крыльев стали медленными, натужными — я и сам чувствовал, как немеют гигантские мышцы. Мы сделали ещё круг над каменными башнями, прикидывая, загорится ли древний замок, если обдать его огнём, как медное поместье. А потом мягко и почти бесшумно приземлились на плоскую крышу одной из секций золотого крыла.

— Хороший мой, — похлопал я зверя по мощной лапе, спрыгнув. — Отдыхай. Скоро вернусь.

Огляделся. Серьёзно, так здесь относятся к безопасности? Совершенно непонятно, как это заведение до сих пор уцелело, если любой укротитель на зверюге размером с автобус может проникнуть на территорию незамеченным. Чем, спрашивается, занималась все эти годы матушка, если можно было для начала просто захватить академию?

Люк в полу был закрыт металлической крышкой. Подёргав за ручку, я убедился, что он заперт изнутри. Нетерпеливо цыкнул, ковырнул пальцами, обдирая кожу. Запустил в зазор тонкое и твёрдое лезвие экрана, поддел, дёрнул со всей дури. Дури оказалось многовато — крышка с треском вылетела, едва не дав мне по лбу. Я обалдело проследил, как она описывает дугу в воздухе и исчезает за бортиком крыши. Скрипнул зубами, когда внизу раздался оглушительный грохот, и спрыгнул в тёмный проём.

Ну и чёрт с ним. В конце концов, я сюда явился не по коридорам красться подобно вору. Я принёс огонь.

Шикшни вились за плечами, словно развевающийся чёрный плащ. Когда над моими ладонями с готовностью вспыхнуло пламя, они взбудораженно затрещали — огонь им тоже был по душе.

Полусонное лицо стражника в коридоре у лестницы было первым, что я увидел. Он растерянно перевёл взгляд с языков пламени в моих руках на шикшней за спиной, затем — на тёмно-красный балахон, который на скорую руку смастерили мне лиловые взамен вчерашней тоги, и только потом — на моё лицо. Я не прятал радостный оскал и не торопился атаковать — хотелось насладиться произведённым эффектом сполна.

— Чего стоишь? — прошипел я, когда стало очевидно, что бедолага впал в ступор от увиденного.

Стоило отдать ему должное: сразу после моих слов он пришёл в себя и так проворно атаковал, что я едва успел отбить. Затем я ударил сам. Несчастный отлетел назад и, с грохотом врезавшись в стенку спиной, обмяк и сполз на пол.

Я шёл по знакомому коридору, швыряясь лёгкими импульсами в двери по обеим сторонам, отчего старое дерево шло трещинами, а порой и слетали петли. Вот ниша, в которой меня тогда подстерёг цеварк, за тем поворотом — душевые, куда однажды ворвалась Гринда, а в самом конце, где даже световые полосы на стенах не горели — пустая спальня, облюбованная Ангрой для времяпровождения со мной.

Знакомо до тошноты.

Из дверей — далеко не из всех — начали высовываться перепуганные, но любопытные заспанные лица.

— Руто, ты, что ли? — Джуб осторожно отворил свою дверь и шагнул ко мне — я успел заметить чьи-то руки, пытавшиеся было его удержать. — Чего вернулся? Тебя же сейчас…

— Где твой друг? — перебил я. — Где Ржак?

— Эй, успокойся. Зачем тебе…

— Выходи, трусло рыжее! — заорал я, озираясь по сторонам. — Выходи, братец! Долго будешь дрожать в своём тёмном уголке?

Я крутанулся на месте и высвободил струю огня в направлении подоспевших из-за поворота стражников. Почти все двери захлопнулись, послышалось бряцание задвижек — студенты благоразумно решили не иметь со мной дела. Джуб продолжал хмуро глядеть на меня, стоя в дверном проёме со сложенными на груди руками.

Стражники отступили за угол — тушить загоревшуюся одежду и звать подмогу.

— РЖАК, МАТЬ ТВОЮ!..

— Да пусти, придурок, — послышался наконец голос из-за спины Джуба.

Рыжий протиснулся под рукой товарища, который так старательно не выпускал его из комнаты, и остановился напротив.

— Чего тебе, багровый?

Он, кажется, действительно не верил, будто ему что-то угрожает. Стоял и ухмылялся, лишь в глазах затаилась опаска. Но она там всегда была — я приметил её в самый первый день, едва очнувшись посреди двора и нацепив треснувшие очки, едва услышав его тошнотворный голос. Трусость была в крови у этого благородного мерзавца.

Нужна лишь его голова — порадовать бабулю, — шептал внутри голос, похожий на треск огня.

Но этого мало, он всего лишь мальчишка. Для лазурной старухи, должно быть, его смерть — не более, чем смерть питомца.

Нужна ещё голова наследницы. А значит, даже полдела не сделано.

Я заорал и набросился на парня. Тот отпрыгнул, отбил удар — но следующий, объёмистый огненный шар, не смог. Пламя врезалось в экран, растеклось полыхнуло краями внутрь, опаляя Ржаку лицо и поджигая одежду. Он закричал.

— Хватит!.. — Джуб прыгнул справа.

Но я всё это время следил за ним краем глаза и был готов отбить любую атаку. Белое зеркало мгновенно развернулось в воздухе и угостило парня его же собственным ударом.

А Ржак уже распластался по стене, прижатый вязким обездвиживающим полем, которое удерживали шикшни. Оставалось только прикинуть, как…

Из глубины сознания пришёл чёткий образ: тонкое, почти двумерное поле вроде того, каким я подцеплял крышку люка, только ещё и с ударной силой. То, что надо, чтобы быстро и качественно отделить голову от ненужного тела…

Я замахнулся. Джуб предостерегающе вскрикнул, но больше ничего сделать не мог — мешало белое зеркало. Кончики пальцев онемели от набухшей энергии. Ржак ещё пытался освободиться от вязкого поля, но в глазах его читалась обречённость —