Мой собеседник выглядел изнуренным и сломленным, хотя никаких методов давления я к нему еще не применял.

– Если честно, – произнес он, – окажись я опять в той же ситуации, зная то, что знаю сейчас, – я бы, наверное, поступил бы так же. Выдрал бы ублюдку ногти, заставил бы его говорить, выяснил бы, где бомба, и ждал бы, надеясь, что наши ребята вовремя успеют в нужный город, на нужную улицу и в нужный ее уголок. – Его глаза блеснули то ли вызовом, то ли мольбой. – Однако я снова настоял бы, чтобы меня обвинили и судили. – Он еще раз дернул головой. – Разве не ясно? Нельзя узаконивать пытки! Ни за что! Сперва вы разрешаете их лишь в исключительных случаях, но это длится недолго. Истязательства всегда должны быть вне закона, для всех людей и во всех ситуациях. Конечно, закон не прекратит каждую пытку в стране. Наказание за убийство не предотвращает всех убийств, так ведь? Но благодаря законам мы уверены, что люди даже не подумают их нарушить, разве что впадут в отчаяние или в дикую ярость. Мучители должны отвечать за свои действия. Сполна. Иначе они слетят с катушек. И в итоге мы получим вот это. – Он окинул взглядом камеру, подразумевая, очевидно, все здание, а может, и нечто большее. – Иначе вы, – он зыркнул в мою сторону, – одержите верх. Кем бы вы там ни были.

Обдумав наш разговор, я сделал вывод, что психика этого мужчины, вероятно, надломилась в тюрьме, однако идеалистом он, скорее всего, был всегда. Он рассуждал как идеалист. Почти фанатик. Тем не менее, если бы это зависело от меня, я бы его отпустил. Честное слово. Увы, здесь я был бессилен. Во-первых, к его делу проявляли интерес большие шишки, а во‑вторых, от обвинения в помощи террористам не так-то просто отмыться. В одном он был прав: закон нужно соблюдать.

Сперва я хотел передать Джея кому-нибудь из младших коллег, которые о нем не слышали, однако, подумав, решил сделать все сам. Лишь тот, кто знал о его печальном прошлом, мог отнестись к нему снисходительнее.

В итоге мы остановились на методе скотча/удушения. Джей отрицал все, что связано с членством в подпольных и нелегальных организациях – даже сочувствие к ним и критические замечания в адрес властей, – пока мы не повысили степень давления на него до примерно среднего уровня. После этого он выказал все стандартные, ожидаемые признаки смятения и сообщил, что готов сознаться в чем угодно. Всякий бы на его месте сознался, заметил он. Мол, единственная правда, которую порождают мучения, состоит в следующем: люди сознаются в любом преступлении, лишь бы прекратить пытки, даже отдавая себе отчет, что признание может оказаться фатальным. Весь этот процесс лишен смысла, жесток и тлетворен, заключил Джей. Разрешая и оправдывая пытки, государство жертвует частью души.

Позже он умолял, чтобы я наконец прекратил его пытать, и вновь подтвердил, что во всем сознается и подпишет любую бумажку, которую мы перед ним положим. Я предпочел не уточнять, что перенесенные им неудобства я не назвал бы настоящими пытками, поскольку они не включали ни истинной боли, ни физических увечий – просто стресс и серьезный дискомфорт.

С немалым, надо сказать, облегчением я прекратил допрос, пока Джей не сознался в чем-то большем, что вынудило бы нас продолжить.

На следующий день его выпустили. В отчете я указал, что мы обошлись с ним гораздо жестче, чем по факту. Думаю, власти именно этого и хотели; они считали наши допросы скорее методом наказания, нежели способом докопаться до правды. Нет нужды говорить о том, как сильно удручала меня подобная трата нашего времени и ресурсов, предотвратить которую, конечно, я не мог.

К сожалению, месяц спустя мы узнали, что Джей – наш Субъект 47767, бывший полицейский и, по мнению многих, герой, – покончил с собой, бросившись под колеса грузовика, который вез в типографию рулоны бумаги для печати газет. Как заметил один мой коллега, с формальной точки зрения самоубийство тоже нарушает закон. Я нашел это ироничным и печальным одновременно.

Субъект 7

За все время лишь один человек отнесся к ней с неподдельным участием – одна из женщин с щетками. Женщин с щетками было много. Все низенькие, темнокожие, сгорбленные. Их щетки с шумом всасывали воздух или заглатывали пыль с пола. А еще с ламп на потолке. Женщины с щетками появлялись только по ночам. Тогда же приходил высокий мужчина, который командовал.

Ей нравились женщины с щетками, потому что они не делали ей больно. Они вообще ее не трогали. Сперва она их побаивалась, ведь все, что тут происходило, сбивало ее с толку или причиняло боль, а эти женщины явно были местные, вот она от них и шарахалась. Однако со временем она перестала бояться и теперь ждала их с нетерпением, потому что они не походили на Других.

Другие делали ей больно. Они таскали с собой папки, электрические штуковины и фонарики, которыми светили ей в глаза, а еще маленькие коробочки, твердые и увесистые, в которые говорили. С помощью стеклянных штук под названием «шприцы» Другие впрыскивали в нее разные жидкости. А еще они цепляли к ней проводки. Много проводков. Трубочки тоже. Но в основном проводки. Трубочки жалили сильнее, чем проводки, но и проводки могли ужалить будь здоров. Все Другие носили белые халаты или бледно-голубую форму.

Боль обычно жгла огнем вены. Хотя ей причиняли и другие виды боли. Бывало всякое.

Некоторые из Других носили не белые халаты, не голубую форму, а одежду обычных людей. Эти просто садились вокруг нее и смотрели. Ей казалось, что они могут проделывать разное прямо у нее в голове. Когда она пыталась проложить себе мысленную дорогу прочь – убежать тем способом, который помогал ей прежде, – сидящие кружком закрывали глаза, или сжимали кулаки, или вдруг наклонялись вперед, и таким образом проникали к ней в голову, доставая ее из единственного места, где она чувствовала себя спокойно, где хотя бы на время стихала боль.

Даже бодрствуя, она слышала голоса и видела призраков. По ночам ей в кровь вводили жидкости, она засыпала и видела страшные сны. Вначале у нее оставалось совсем мало времени, чтобы наблюдать за женщинами с щетками и говорить с ними: сон накатывал слишком быстро, забирая туда, где таились кошмары. Она даже думала, что женщины с щетками – это часть дурных снов. Но постепенно, ночь за ночью, она училась