выпил, а наклевывавшиеся отношения с Питером рождали в нем эйфорию, и Гэвин позволил себе всплеск визгливого хохота. Звучал он всего несколько секунд, однако довольно громко и очень заметно вклинился в приглушенный ропот лагеря вокруг. Не успели они глазом моргнуть, как коренастый хорошо одетый мужчина поднялся с земли, где сидел со своей девушкой на куске брезента, схватил Гэвина за ворот рубашки и вперил ему в лицо холодный, взбешенный взгляд.

– Над чем ты, черт бы драл, тут смеешься вообще? – Выговор отрывистый, ближние графства[87].

Гэвин вновь рассмеялся, на этот раз с нервной оторопью.

– Ты что делаешь? Отпусти меня.

– Я сказал, – повторил человек, – над чем смеешься?

– Мой друг сказал смешное, вот и все. Отпустишь ты меня уже?

– Что-то смешное? Ты в курсе, чего мы тут все собрались, гнусный ты мелкий кретин? Ты знаешь, чего мы здесь?

– Конечно, знаю.

– Тогда, блин, уважение поимей к Диане, так твою растак! – С этими словами он толкнул Гэвина на землю и зверски пнул между ног, пнул бы и еще раз, если бы не вмешалась его девушка и не сказала:

– Ладно, оставь его, этот козел того не стоит.

Гэвин некоторое время лежал, держась за пах, расплющенный болью, потрясенный. Затем Питер помог ему встать, и они, не глядя на напавшего, медленно побрели между группками людей в лагере, Гэвин прихрамывал, маясь от боли, обняв Питера за плечи. При том столпотворении, да с пульсировавшей болью три четверти мили до места они преодолевали больше часа.

* * *

Они прибыли к маленькому, очень изысканному дому в маленьком, очень изысканном квартале домов с конюшнями в самом сердце Пимлико. Хозяева, кажется, отсутствовали.

– Хозяев нет? – спросил Питер.

– Нет. Они в Штатах.

Гэвин рухнул на диван в гостиной, морщась и потирая пах.

– Хочешь, гляну? Там, может, ушиб, или отек, или еще что.

– Да иди ты, – сказал Гэвин. – Ты всерьез допускаешь, что когда первый раз увидишь мой хер, я захочу, чтобы ты мне медосмотр устроил?

Оба рассмеялись, и этот смех сам собой подвел их к долгому поцелую. А затем Питер помог Гэвину подняться в маленькую комнатку на чердаке, где они раздели друг друга, забрались в постель и, уютно переплетясь, погрузились в глубокий целомудренный сон.

7

Хаос радуг для Ангела, возвещающего конец света

Назавтра Питер проспал допоздна. Когда проснулся, место в постели рядом с ним пустовало, а из кухни внизу доносился шум некоей деятельности. Не желая заявляться неумытым и лохматым, он отыскал ванную и принял краткий душ. Затем осознал, что придется одеться во вчерашнее. Непривлекательная перспектива, но он заметил белый банный халат на двери ванной, накинул его и в таком виде отправился в кухню. Плыл заманчивый дух свежего кофе, Гэвин сооружал что-то причудливое из яиц и зеленого перца.

– Доброе утро, – сказал он, отвлекаясь от сковородки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Питер.

– В полном порядке. Если не считать невероятную боль у меня в яйцах.

– Все еще болит?

– Хочешь в другую комнату? – спросил Гэвин. – Я включил телевизор. – Питер поначалу не понял. – Репортаж с похорон, – пояснил Гэвин. – Началось.

– О господи, – сказал Питер. – Я и забыл. Ты прав, придется посмотреть.

Прошлой ночью, слегка пьяный и очень взбудораженный, Питер толком не обратил внимания, каков был дом изнутри. Но теперь, оглядевшись, он со всей очевидностью понял, что владельцы – люди состоятельные. Питеру всегда нравились старые дома с конюшнями, он осознал, что это его увлечение (как и многое другое) восходит к его детству, когда он смотрел по телевизору фильм “Женевьев”[88] с мамой, которой старые фильмы обычно не нравились, но для “Женевьев” она делала исключение, потому что он напоминал ей о том, как она ходила в кино еще подростком, до замужества. Одну пару в том фильме играли Джон Грегсон и Дайна Шеридан, и они обитали в таком вот доме с конюшней где-то в Лондоне (возможно, неподалеку от Пимлико), и Питеру их дом всегда казался воплощением богемного блеска. В ту пору, казалось, пара, живущая на скромные доходы одного человека, могла позволить себе купить такой дом и жить в нем довольно удобно. В наши дни такое место обойдется по крайней мере в миллион фунтов. А то и больше. Все тут было маленькое, однако антикварная мебель, оригиналы картин по стенам, роскошные рельефные обои, пижонистая стереосистема, причудливое освещение, включавшее в себя всевозможные сочетания потолочных ламп и торшеров, – все указывало на то, что здесь приложил руку эксклюзивный и дорогостоящий интерьерный дизайнер. Питер устроился на низком и миниатюрном, тем не менее очень уютном диванчике, который из-за малой площади комнаты располагался всего в нескольких футах от телеэкрана. Камеры Би-би-си уже, похоже, нацелились на похоронный кортеж, въезжавший в ворота какого-то лондонского парка. На миг Питеру подумалось, что комментатор – кем бы ни был – задремал, поскольку слушать было нечего, лишь однообразное цоканье лошадиных копыт по мостовой; гроб ехал мимо невообразимых толп безмолвных скорбящих, выстроившихся вдоль улицы.

– Что там происходит? – спросил Гэвин – прихрамывая, он нес из кухни две чашки кофе.

– Мало что.

И тут Дэвид Димблби[89] заговорил. Голос его был очень тих и задумчив. Поначалу он, казалось, произносил лишь обрывки фраз, а не полные предложения.

“Кортеж… движется медленным шагом вдоль южной стороны Гайд-парка… Въехал в Ворота Королевы, приближается к Воротам Александры, далее на восток, параллельно с Роттен-роу… где нередко сама Принцесса каталась верхом… далее к Гайд-парк Корнер… Алберт-холл поодаль… куда сама Принцесса совсем недавно ходила послушать, как поет на одном из ее любимых благотворительных событий Паваротти… Все в черном”.

– Очень хорошая акустика в Алберт-холле, – заметил Гэвин.

– Согласен, – сказал Питер. – Лучше, чем в Королевском Фестивальном, на мой вкус.

“Здесь же, в Гайд-парке, она слушала под проливным дождем тот знаменитый концерт трех теноров с Паваротти… И здесь в двадцать с лишним рядов выстроилась теперь толпа”.

– В двадцать рядов! Боже.

– Ого-го, скажи? В смысле, мы всю неделю знали, что будет ого-го, но это… ОГО-ГО.

Камеры переключились на само Вестминстерское аббатство.

“Здесь, в Вестминстере, ворота аббатства только-только открываются, и первые члены паствы заходят через Западную дверь… За прошедшую неделю искали друзей Принцессы, людей, знакомых с ней в связи с ее работой, и спрашивали их, смогут ли они явиться сегодня… Но есть и миллионы других – тех, кто выстраивается вдоль маршрута кортежа, и как раз они, возможно, истинная паства…”

– Это очень демократичный взгляд, – заметил Питер. – Может, все и впрямь меняется.

– Народная принцесса, как грится, – произнес Гэвин не совсем уж в насмешку. – Давай, завтрак готов. С такой скоростью они