гостями основного бара показались четверо за одним столиком, трое мужчин и женщина, – судя по их разговору, давние друзья. Говорили они громко, и не слышать их беседу было невозможно, однако Дэвид все же не прислушивался, он размышлял о своем посещении Бэнгорского университета, о том, как нервничала аспирантка, – Дэвид был ее внешним рецензентом – о характерной неловкости самой защиты с непривычным беспокойством при прощании, что кто-то в зале, вероятно, заражен и, кто знает, может, передал вирус другим. Профессор Строн, руководитель диссертационной работы, был человеком нездоровым: под семьдесят, тучный астматик. Каковы его шансы, подцепи он это? Говорят, вирус препятствует дыханию. Что похоже, будто кто-то сидит у тебя на груди или легкие наполняются водой. Дэвид содрогнулся. Он последнее время и сам не в лучшей форме. Пора начать делать набор упражнений, он это откладывал уже несколько месяцев. Пора откопать беговую дорожку, тренажер, заваленный грудой всякого барахла в гараже.

И вот тут-то он и услышал имя – имя, ему знакомое. Он глянул на столик той четверки и осознал, что они празднуют что-то, и праздник связан с известным ему человеком. Один из четверых был чувствительно моложе остальных – тридцать с чем-то, прочие же смотрелись лет на двадцать с лишним старше, – и друзья хлопотали вокруг него. Они купили бутылку шампанского и то и дело подливали ему в бокал. Оказалось, что он вроде бы журналист – как и кто-то из его друзей, судя по всему, – и он попал в короткий список на какую-то награду за цикл публикаций. Как раз название награды и привлекло внимание Дэвида.

– Премия Кеннета Филдинга, – сказала женщина. – Вот это престиж, это я понимаю. Есть чем гордиться.

– Честно говоря, я о нем только сегодня узнал вообще, – сказал один мужчина. – Должно быть, я очень невежествен.

– Когда я, совершив ошибку, уехала в Лондон, – продолжила женщина, – и работала в одной там газете, которую предпочла б не называть, он был единственным из всех, кого я там знала, кто походил на человека.

– Ну, это не очень высокая планка все же, а, Шонед?

– Нет, не очень. Я так скажу: возьмите любое чудовищное представление об этих людях, умножьте на десять, возведите в квадрат, умножьте еще на тысячу – и все равно и близко не будет к тому, до чего абсолютное говно они там.

– Но наш-то Кен был святым в человеческом обличье, а?

– Я такого не говорила. Он был широких взглядов, вот и все. В смысле, это вроде как первым делом в журналисте обязано быть, но уверяю вас, все не так. В жизни не встречала более зашоренной узколобой публики, чем эта шваль.

– Все еще ранит пережитое, я гляжу.

– Был там материал, который я очень хотела издать. У меня тогда насчет Эм-эй-си шлея под хвост попала, хотелось что-то в связи с ними сделать, вкопаться в их историю, найти не только то, чем они занимались, но и за что боролись…

– Уверен, главный редактор тебя за это полюбил как родную. Немудрено, что ты не протянула долго.

– Ага, они, очевидно, на пушечный выстрел к этой теме подходить не хотели. А вот он мне помог. Кеннет Филдинг. Дал мне денег поработать несколько недель. Даже съездил со мной пару раз. Весь тот материал у меня до сих пор лежит где-то. Штука в том, что он был… честным. – Употребив это слово, она примолкла, отдавая ему должное. – Да, вот как я о нем сказала бы. Знаете, как говорят о честной английской игре? Так вот, она существует. Просто встречается невероятно редко…

– Боже мой, вы слыхали это, ребята? Она перешла на другую сторону. Шонед стала английской националисткой.

– Ну, за тебя, Хэрри, – повернулась она к своему молодому коллеге, не обращая внимания на насмешки. – Попасть в короткий список такой премии – невероятная вещь. “За журнализм в поддержку общественной справедливости”. Блестяще. Этим ты, несомненно, и занимался. А также оставил не у дел скольких-то землевладельцев. Будем надеяться, жюри… Да, чем могу помочь?

Она обращалась к мужчине, подошедшему к их столику и вставшему рядом с ней.

Поначалу имя Кеннета навело Дэвида на мысль подойти и представиться. Он собрался сообщить им, что и ему довелось общаться с Кеннетом Филдингом – незадолго до его смерти, в зеленой комнате[94] Хэйского фестиваля 1997 года. В тот вечер они втроем (жена Кеннета была с ними) провели вместе очень оживленные и довольно пьяные несколько часов в ближайшем ресторане, а затем в каком-то пабе, если ему не изменяет память. Но это ладно. Теперь же, казалось, у него возникла еще более личная причина заявить о себе.

– Вас зовут Шонед, верно? – спросил он.

Женщина кивнула.

– Кажется, я вас помню, – сказал Дэвид. – Кажется, мы с вами уже встречались. Давным-давно.

– Возможно, – отозвалась Шонед. – Я встречаюсь много с кем.

– Это было в нашем детстве. У вашего отца была ферма под Хланбедром? И он ее сдавал отпускникам?

– Верно.

– Поразительно. Я там был. Помните меня? Дэвид?

Судя по всему, нет.

– Там сотни людей перебывали за годы, – сказала она. – Вы ж не ждете от меня, что я всех помнить буду?

– Но мы играли вместе. Мы вас брали с собой в поездки.

Она пожала плечами.

– Вы даже предлагали мне на вас жениться.

Тут друзья Шонед, с интересом слушавшие Дэвида, разразились хохотом.

– Ну, теперь-то мы слышали всё на свете, – сказал Хэрри.

– Мы все знали, что рано или поздно кто-то да подаст на тебя в суд, Шонед. Но нам и в голову не приходило, что подадут за нарушение обязательств.

Тут все опять рассмеялись. Дэвид забеспокоился, что смысл происходящего потонет в веселье.

– Я написал рассказ, – продолжил он, в последний раз попытавшись растормошить память Шонед. – Он назывался “Подводная деревня”. Вы сказали, что не читали ничего хуже.

Услышав это, Шонед совершенно переменилась в лице. Медленно поставила бокал с шампанским и всмотрелась в Дэвида, отыскивая в его чертах хоть какое-то сходство с тем мальчиком, с которым была мимолетно знакома тогда, в конце шестидесятых. Но лицо его – палимпсест, и под чертами мужчины поздних средних лет она с трудом, но смогла разглядеть память о том юном, наполовину исчезнувшем человеке.

– Боже всемогущий, – произнесла она. – Да. Вы Дэвид. Сын Томаса.

Таков был эмоциональный накал того мига, что Дэвиду не пришло в голову удивиться, с чего она помнила еще и имя его отца.

– Ух, – сказал он. – Невероятно. Не возражаете, если я к вам подсяду? Можно вас всех угостить выпивкой?

– Конечно, можно, – сказала Шонед. – Нам бы еще бутылку шампанского, будьте любезны. Поприличнее,