– Нет, все в порядке, я в городе попил. Ты куда собралась?

– Хотела выйти ненадолго. Думала, прогуляюсь по болотам.

– Отлично, пойду с тобой.

Они отправились вместе, миновали розарий, обогнули теннисный корт и отыскали тропу, ведшую от дальней границы участка через луг – луг, заросший красным клевером, якобеей и ослинником, а за лугом их ждала узкая улочка, застроенная краснокирпичными домиками, а дальше шла основная дорога. Вскоре они уже обходили крошечную гавань Кихейвена, тем утром яхты и рыбацкие лодки покачивались на воде почти неуловимо, а морской ветер извлекал из снастей тончайшие звуки – тихий, случайный, безмерно умиротворяющий звон. Питер с мамой прошли по пешеходной дорожке, следуя ее изгибу вокруг скромного мыса – замок Хёрст и остров Уайт по правую руку, впереди ничего, кроме простора болот и синего неба. Кружили чайки. Насекомые сновали с цветка на цветок. Мэри заговорила:

– Забавно, правда? Терпеть не могу тот фильм.

– Какой фильм? – спросил Питер.

– Ту запись, которую они все смотрели. “Пиноккио”.

– Никогда не видел, – сказал Питер.

– Бабушка водила меня смотреть в войну, – сказала Мэри. – Я совсем девочкой была. И посреди фильма авианалет. Сразу после того, как его кит проглотил. Я и так-то напугалась, а тут самолеты стало слышно. Все бросились к выходам, а дальше мы побежали домой… Бежали домой впотьмах… В бабушкину руку я вцепилась намертво… Фу! Ужасно! Ни за что больше не буду тот фильм смотреть.

Они остановились, и Питер, глянув на мать, увидел, что она, вспоминая, закрыла глаза. А открыв, продолжила смотреть невидяще на длинную тропу перед ними, на обширное озеро соленой воды слева, а справа – на травянистые луга и илистые пустоши, тянувшиеся вниз к морю.

– Когда люди говорят, что в войну бывало хорошо, не слушай их вообще. Никто из тех, кто жив был, когда это все происходило, такого не скажет. Мы каменные были от ужаса – почти все время…

Они двинулись дальше и шли еще минут двадцать, пока деревянная скамейка с видом на море не оказалась слишком уж соблазнительной, мимо не пройти. Питер уже начал сдавать в любом случае – в отличие от матери, для которой нипочем были три часа на площадке для гольфа несколько раз в неделю. Мэри уселась рядом и вынула из кармана упаковку мятных шоколадок. Предложив сыну, спросила:

– Оливии все еще нет?

– Нет.

– Как жалко, что она не смогла приехать на этой неделе. Я бы повидалась с ней, мне в радость.

– Ну, я пытался ее уговорить, но…

– Я знаю, мы ей не очень-то нравимся. Но тут на пару дней всего.

Питер уже было собрался сказать: “Ну разумеется, вы ей нравитесь”, но, поскольку это было вранье, да еще и чистейшей воды, он промолчал.

– Все у вас с ней хорошо, а? – спросила Мэри.

– Само собой.

– Детей на горизонте все еще нет?

Вместо того чтобы ответить на этот вопрос, Питер просто заявил угрюмым обыденным тоном:

– По-моему, она себе нашла другого.

– Ой. – Мэри глянула по-над водой на серую рыхлую махину замка. – Ох батюшки.

– И вообще-то я уже задумываюсь, – продолжил Питер, каждое слово давалось ему со все большим трудом, делалось тяжелее на языке, – что, может, это все чудовищная ошибка. Не только с Оливией, а… со всеми моими женщинами.

Мэри сжала его руку.

– Такое случается, милый. Бог свидетель, у всех бывают ошибки. Но ты парень хоть куда. Быстро найдешь себе еще кого-то. И на этот раз она будет та самая.

– Может быть, – проговорил Питер. А затем ринулся в бездну: – Хотя не уверен, что в следующий раз будет она. Необязательно.

На низкую сланцевую стенку рядом со скамейкой присела птица. Возможно, песчанка, подумала Мэри. Птица склонила голову и повозилась в перьях на брюшке, охорашиваясь нервными тщательными движениями. На этих болотах тысячи птиц: камнешарки, черные казарки, ослепительно белые цапли – и все они искали пищу среди обширных илистых пустошей на границе с Солентом. Мэри подумала, что могла бы до конца своих дней с удовольствием проводить все время, сидя здесь и наблюдая за птицами. Она понимала, что́ ее сын пытается ей сказать, но, к своему мимолетному удивлению, осознала, что ее это не очень-то беспокоит, до такого она уже додумалась и в итоге почувствовала, как накрывает ее глубоким неожиданным покоем.

– Хотел у тебя спросить кое о чем, – сказал Питер, встревоженный ее молчанием и неспособный постичь его. – О том, что ты сказала, когда я был совсем маленький. Мы ехали в машине, все впятером. Куда ехали, не знаю. Едва ли не самое раннее мое воспоминание.

– Давай дальше, – сказала Мэри.

– Ты говорила о геях – и говорила о них так… Употребила этот оборот. Ты сказала, что они “ниже нижнего”.

Вместо того чтобы осмыслить эти слова, вместо того чтобы подвесить их в воздухе, Мэри быстро покачала головой и сказала:

– Понятия не имею, милый. Ты ж не ждешь от меня, что я вспомню, что сказала там столько лет назад. Да и столько всего поменялось с тех пор. Мы тогда через раз не знали, о чем толкуем. Мы были несведущие. Несведущие – вот какие мы были тогда. Это ж сколько лет назад…

– Тридцать, – сказал Питер.

– Ну вот! В другом мире теперь живем. Все изменилось. Все теперь другое, а? Права геев и прочий сыр-бор.

Питер улыбнулся этому обороту. Взял маму под руку и потянул к себе.

– Тебе мое разрешение ни к чему, – сказала она.

– Я знаю. Я сюда приехал не разрешения просить.

– А чего приехал тогда?

Он вздохнул.

– Не знаю. Может… за советом?.. Не знаю.

Теперь между ними повисло долгое безмолвие. Песчанка завершила свой туалет, огляделась по сторонам, быстро осмотрела окрестности и отправилась в полет. Мэри угостилась еще одной шоколадкой и предложила Питеру. Затем сказала неожиданное.

– Ты знал, что Дэвид теперь стихи пишет?

Питер нахмурился.

– Какой Дэвид?

– Дэвид Фоули. Сын Силвии. Помнишь? Ты с ним приятельствовал, когда был мальчишкой.

– О, Дэвид! Да, конечно.

– Уже две или три книги издал.

– Да, по-моему, я об этом знал. И впрямь надо бы с ним связаться.

– Надо-надо. Я его видела несколько месяцев назад. Силвия позвонила и спросила, не хочу ли я с ней на Хэйский фестиваль. Слыхал о таком? Это книжный фестиваль в Хэй-он-Уай[86]. Довольно чудна́я затея: съезжаются писатели и вслух на публику читают из своих книг, а потом их подписывают. Толком не понимаю, кому это нужно, однако народу там было немало. Ну, это я так говорю –